Прием был поддержан и одобрен. У Занзибарского появились свои эпигоны – два подслеповатых отставника-прапорщика, которые брали подряды на самую грязную работу. Весной, перед началом сезона, они расписывали агитплощадки.

Современному человеку сложно представить, что это. В нынешней жизни аналогов нет, а сами сооружения благополучно сгнили от времени чуть позже, чем истлели бессмысленные лживые лозунги, которые их украшали. Теперь они прочно забыты.

Но с пятидесятых по восьмидесятые годы прошлого века в городах России их было натыкано с избытком. Они оккупировали дворы больших домов. Они обязательно состояли из номера или названия – «Глобус», «Металлург», «Юность», убогой деревянной сцены, рядов вкопанных в землю косых скамеек перед ней, изображений картавого вождя и лозунгов: «Планы партии в жизнь», «Мир и счастье народам всей земли», «Победа Октября – главное событие XX века», «Мир народам», «Решение Ноябрьского пленума выполним!», «Трудом славен человек», «Слава труду», «Комсомольцы везде на передовых рубежах, они всюду, где нужны пламенное сердце, пытливость ума, энергия, инициатива», «Да здравствует ленинизм».

Планы мероприятий для агитплощадок чиновники составляли, согласовывали и утверждали зимой. Работали рассадники правильного образа мыслей и камертоны нужных чувств летом. Но на них царила вечная осень. Ее нагнетали персональные лиловые тучи. Они, накрепко привязанные к одиноким фонарям с разбитыми лампами, висели над каждой агитплощадкой.

Никакой ветер эти тучи разогнать не мог. Они придавали особый грязно-синий оттенок серым доскам, щелям между ними, унылым скамейкам, вылинявшим плакатам, ржавым гвоздям и кускам жести. Они словно оборачивали в вату и без того вялые, усталые голоса, которые доносились из зловещей глубины постоянно сырых сцен, даже когда на них никого не было.

Люди ходили туда по древней привычке посещать любые бесплатные зрелища. Будь то четвертование или выступление соседа-баяниста, каждая нота которого и без того через стену вбита в мозг.

На сцене крутили кино, фальшиво пели, топорно плясали, скучно читали лекции, плохо играли, нечестно соревновались, постоянно врали. А на лавочках сидели люди, лузгали семечки и на глазах окружающих культурно росли и всесторонне развивались. На такой площадке Аристарх Занзибарский познакомился со своей будущей женой Глафирой.

Душным летним вечером он, изнемогая от жажды и вспоминая, где поблизости продают пиво, безразлично присел на край скамейки. Боковое зрение тут же ухватило статную девушку с русой косой. Взгляд намертво прилепился к затылку барышни, шея затекла от напряжения. На сцене гимнастов сменил человек в грязном белом халате и неотчетливо заговорил о вреде алкоголизма. Аристарх отважился, приосанился и хриплым от волнения голосом выпалил:

– Я тоже так могу. – Он уверенно ткнул пальцем в криво прибитые к правой стороне сцены лозунг «Программу мира поддерживаем и одобряем» и большой профиль суровой тетки в красной косынке над ним. Поверх косынки мальчишки нарисовали череп и написали «Не влезай – убьет!».

– Поддерживать и одобрять можете? – подчеркнуто вежливо с нескрываемым сарказмом спросила девушка. – Нашли чем удивить. На это все мы мастера.

– Нет, эта, совсем, написать могу, – потерялся Занзибарский.

И тем в первый же миг знакомства признал превосходство своей жены, определил главу будущей семьи и свое жалкое незавидное положение в ней.

– Значит, грамотный, а по вашей речи не скажешь. Можно подумать, что буквы вам только предстоит выучить, – окончательно прихлопнула его барышня.

– А ведь могу и вас, – беспомощно пытался выкарабкаться Занзибарский. При желании он мог говорить плавно и долго, но тут внутренне оцепенел.

– Что меня – выучить чему-нибудь? – округлила глаза барышня, но при этом не махнула гордо косой, не поднялась и не ушла, наоборот, повернулась к Аристарху так, чтобы он смог увидеть ее с иной стороны.

– Нарисовать, – наконец-то вынырнул Занзибарский, широко вздохнул от облегчения и повторил, чтобы поверить в себя: – Могу вас нарисовать.

– Ну, это мы еще посмотрим, – рассудительно заметила барышня. – Много вас, желающих рисовать. А пока проводите-ка меня домой. Вечереет. Мама будет беспокоиться. Она у меня строгая. – В истинности этих слов Аристарх убедился довольно быстро.

После килограммов конфет, клумб цветов и часов вздохов, в ночь, перед тем как сделать официальное предложение, Занзибарский пришел на агитплощадку поблагодарить ее за то, что она стала для него дверью в рай семейной жизни. Туча притихла над головой. Дома вокруг задыхались в конвульсиях кошмарных истерик.

Из жуткого аспидно-черного провала сцены несло ледяным холодом безразличной вселенной. Какие-то огоньки летали по этому холоду и шептали слова на непонятном языке. Отсыревшие доски перебивали их своим зловещим скрипом.

Из темноты тут и там выступали буквы, обрывки слов и куски рисунков. Они складывались в наполненную глубоким смыслом сюрреалистическую картину. В центре парил некто массивный с бородой, в рубахе, с огненным взором, молотком на длинной ручке и шевелюрой попа-расстриги. Вокруг него вились непонятные письмена: «Верх», «Везд», «Стрел».