– Обойдется, да! Точно!

– Слышу. Не ори. Где он сейчас?

– Откуда знаю!
– Обиделся Махмуд.
– Когда пришел, раненых уже на санитарный борт рузили. А когда он вылетит...

Стрелок был последним, кто видел Гастона, потому что по приказу начальства бегал к оенным медикам - передать имущество, оставшееся в броневике.

– Ладно. Посмотрим. Алексей?

Легионеры сидели в два ряда, плечом к плечу, на длинных скамьях, протянувшихся вдоль боих бортов самолета. Посередине, между ними, громоздилась боевая техника - так, что колени нескольких десятков сидящих людей почти упирались в броню и колеса.

Мерное, успокаивающее гудение двигателей, тихая дрожь, полумрак...

А если повернуться и вытянуть шею, то можно увидеть в один из иллюминаторов облака - елую, однообразную пашню. И кусочек крыла над нею.

Но не хотелось...

Алексей решил не отвечать.

– Спишь?
– Он почувствовал на себе внимательный и тяжелый взгляд сержанта.

– Нэ спи, брат, замерзнешь!
– Поддержал развеселившийся без причины кавказец.

Алексей открыл глаза и поежился - действительно, в металлическом брюхе огромного амолета стало немного прохладнее.

– Зачем?
– Спросил он.

Махмуд не понял, зато сержант отреагировал сразу - видимо, ожидал чего-то подобного:

– Никакого смысла.

– Тогда зачем?

Алексей имел в виду окровавленные тела, белые и чернокожие, мирных жителей, бронетранспортер в огне, стариков, детей, запах дыма, воронки в аэропорту...

– Война, - ответил Тайсон, будто это слово могло все объяснить.

– Послушай... Ты ведь много повоевал? И за наших, и вообще... Неужели всегда так?

– Всегда. И везде.

Махмуд наконец тоже понял и в знак согласия хлопнул себя по коленке:

– Правильно говоришь, да!

– Но ведь бывают же войны справедливые!
– Не согласился Алексей.
– Ну, там, против

Гитлера... Против фашистов?

– Наверное. Были. Не знаю.

Казалось, Тайсон потерял интерес к собеседникам. Некоторое время легионеры сидели олча, каждый сам по себе, потом сержант все-таки открыл рот:

– Знаешь... Мы как-то бегали по горам, защищали территориальную целостность. Давно ще, на Кавказе.

Голос у него был негромкий, но сильный:

– Высадились на высоте, прямо над селом. Оборудовали позиции. Поели. Потом я решным делом решил облегчиться: навалил кучу немного в стороне, бумажкой прикрыл... А к вечеру нас бородатые оттуда выбили. С потерями. Ночью опять - огневой налет, героический штурм, и высотка наша. Весь день сидим, оборону держим. Убитые, раненые... Но потом, короче, снова пришлось отойти. Перевязались, пожрали - давай обратно! Овладели. И так трое суток... Понял?

Вместо Алексея с большим интересом отозвался Махмуд:

– Где это было? Кара-Махи, да? Чабан-Махи?

– Не важно. Главное, оказался я в конце концов на том же месте, в том же самом копчике, с перевязанной мордой и без половины личного состава. А рядом - родная, знакомая куча. Лежит себе, дожидается... Понятно? Трое суток и наши, и бородатые вокруг моего дерьма кувыркались! Народу положили не меряно, село разворотили... А толку?

Человек по прозвищу Тайсон потер переносицу и продолжил:

– Тут ещё ничего, в Легионе - медальки вешают, денежку платят. Можно воевать. И ообще...
– он провел глазами по пыльному боку "танкетки":

– Нам жаловаться грех. Себя не обидели.

Махмуд засмеялся и с удовольствием подмигнул в ответ. У Алексея же напоминание об пасном "трофее", запрятанном под бронею, не вызвало ничего, кроме тревоги.

– Спать хочу, - пожаловался он.
– И мутит.

– Это от нервов, - кивнул сержант.
– У каждого по-разному...

– Отходняк, да!
– Судя по всему, кавказец тоже не в первый раз был под пулями.

– Ничего. Скоро будем на месте. Хватит, повоевали...

Тайсон ошибался.

Ровно через минуту их вызвали к начальству.

Зачем? Почему именно их? Посыльный, прибывший от лейтенанта Лебрена, ничего не нал. Он только потирал ушибленное колено и ругался на хорошем французском языке - теснота, а также обилие разнообразного такелажа сделали его путь от хвоста самолета до "штабного" отсека перед кабиной долгим и неприятным.