Несколько минут мы шли молча.

– Жену тоже меньше всего интересуют мои мысли, – тяжело вздохнув, продолжает Моше. – С ней всё хорошо, не может пожаловаться на одиночество и живёт в просторном красивом доме. Большое везение или умение – выбрать жену. Помнишь, дочери Иерусалима выходили и плясали в виноградниках? Тот, у кого не было жены, мог выбрать там свою суженую. Самые красивые девушки говорили: «Обратите внимание на красоту, ведь самая главная радость – красивая жена». Самые знатные из них говорили: «Обратите внимание на семью, ведь жену берут ради детей, а свойства родителей передаются детям». Самые невзрачные говорили: «Свершите выбор свой во имя небес». [51] Я взял красивую жену из хорошего дома, а нужно было выбрать во имя небес.

– Знать бы волю небес, – обмолвился я.

Мой покровитель снова о чём-то задумался, затем, вздохнув, заговорил:

– В нашей культуре всегда ценилось личное достоинство человека, его собственные качества, а я соблазнился на красоту и происхождение, взял жену из достопочтенного семейства.

Мне нечего было ответить.

Моше, махнув рукой, словно стряхнул воспоминания, заговорил о другом:

– Более ста лет прошло, с тех пор как умер в Кордове ученик известного мудреца Саади Гаона – комментатор Торы, поэт Дунаш бен Лабрат. Его пригласил в Кордову Хасдай ибн Шапрут – придворный врач и политический деятель просвещённого эмира Абд ар-Рахмана III. В то время пробудилась от сна еврейская жизнь в Испании; возродилась литература, в поэзии зазвучали светские мотивы, и наши поэты, подобно мусульманам, стали восхвалять дружеские застолья, любовь и прочие радости жизни. Немногое изменилось с тех времён, всё так же мы радуемся гостям, полной чаше вина, музыке, танцовщицам. Однако кто из нас, подобно Дунашу, скажет:

– Ну да… – согласился я, – с одной стороны, пользуясь арабским языком, мы имеем возможность пользоваться достижениями науки, литературы. С другой стороны – исчезает язык, на котором говорили наши пророки и написаны наши священные книги.

Ибн Гвироль уже в девятнадцать лет занялся разработкой еврейской грамматики и ратовал за любовь к родному языку.

– Вот только наш с тобой любимый поэт и мыслитель не отличался хорошим характером, – вздохнул мой собеседник, – у него почти не было друзей, зато много врагов: критиковал собратьев по перу, писал язвительные эпиграммы на могущественных людей. Всё это усугубляло его одиночество. «Хотя по своим знаниям и по своей натуре он был философом, демон раздражительности и вспыльчивости в его душе господствовал над его разумом, и он так и не смог до конца его победить».

– Философ часто в одиночестве обретает истину, – обмолвился я. – Вспомни бывшего в преддверии единобожия Сократа и подобных ему.

Несколько минут мы шли молча, вживаясь в судьбу близкого нам по духу человека. Затем мой друг в раздумье сказал:

– Сколько бы мы ни вкладывали в эту страну, мы здесь словно прислужники у султанов и королей. Однако есть у нас и преимущество в странах изгнания – нас не ставят ни мытарями, ни надзирателями.

– Это нас, более-менее независимых, не назначают собирать налоги, чего не скажешь о наших единоверцах, которым приходится тяжёлым трудом добывать свой хлеб. Более того, чиновники из христиан стараются поставить надзирателем именно иудея, дабы вызвать к нему ненависть местного населения.

Мы с Моше гуляем по саду, зелёные лужайки сменяются тенистыми аллеями, пальмы перемежаются оливковыми деревьями; мы, как два друга, мечтавшие о встрече, не можем наговориться.

– У меня ощущение, будто давно ждал тебя, наконец дождался и не хочу никуда отпускать, – проговорил хозяин владений не то с грустью, не то с усмешкой.

– С радостью останусь, пока не прогонишь.

– Не прогоню, мой дом – твой дом. Кстати, мои гости собираются перед заходом солнца и расходятся после полуночи. Сразу после их ухода не могу уснуть, брожу как лунатик или читаю. Последний раз читал рукопись ибн Гвироля «Усовершенствование души». Он пишет, что душа является отражением воли, которая выстраивает нашу жизнь. Но ведь можно и наоборот: воля – производная души.

– Я помню эту работу, в ней сказано: «Свобода дана человеку для борьбы со страстями; земная жизнь – это возможность совершенствования души, которая является производной интеллекта. И конечно, после смерти уже не та, с которой мы рождаемся. Та, что у нас в момент рождения, оказывается всего лишь предрасположенностью к восприятию мира, способностью к той или иной деятельности».

– Однако, – продолжал свою мысль Моше, – если следовать наставлениям нашего с тобой любимого ибн Гвироля, то нужно довольствоваться только необходимым. Излишества не приносят радости, это всего лишь потраченное время на их приобретение. Опять же, что считать излишеством? Если то, что у меня по вечерам собираются любители словесности, так это для просветления ума; поэты приносят на суд свои стихи, философы ищут истину. И не только они… Иногда приглашаю для вдохновения искусную танцовщицу. Мало что знаю о ней, про себя ничего не рассказывает, разве что родом из Сиракуз – города итальянской области Сицилии. В Испанию приезжает заработать денег. Трудно устоять перед ней – то воплощение женственности, красоты, темперамента. Только смотри не влюбись, она как огонь обожжёт и оставит в душе холодный пепел… хорошо, если его быстро развеет ветер.

Через несколько дней я почти освоился в роскошном доме Моше с бесконечными вариациями орнаментов на стенах и потолках, с достоинством держащимися слугами; должно быть, их здесь не унижали. Вот только не хватало воображения понять, каким образом мой обретённый друг сумел вместить так много знаний: в совершенстве знал литературу, историю, освоил латынь, греческий, про иврит уж не говорю. На полках от пола до потолка в его рабочей комнате ряды книг на разных языках. Дивлюсь и его знаниям Талмуда; он хорошо знаком с греческой философией, арабской поэзией. Он мой учитель и в области стихосложения.