«Неделя!», — вспыхнуло в голове. — «Неделя, мать твою! А дети, работа, муж?! Они в курсе?!». Не успело сердце разбиться, как в палату влетела заполошная мама со слезами в глазах.

— Доченька! Доченька, как же так, как же ты себя довела! — лицо пачкали ее мокрые поцелуи, но Лене было приятно. Приятно до такой степени, что невольно разревелась сама. — Ты же себя чуть не похоронила, доча! — сквозь причитала мама, — зачем ты себя изводишь, зачем?! Серега твой требует, да?! Козел безрогий! Уж я ему все рога с корнями обломаю! Задумал девочку мою уморить! Ишь, чего удумал, трутень толстопузый, да я ему… ты выздоравливай, доча, кушай досыта и никого не слушай! Доктор говорит, тебе питаться надо и все лечение… а еще витамины обязательно, я тебе принесла…

Лена, не прерывая словесный поток матери, блаженно улыбалась, как дурочка, и свинцовой рукой гладила мать по щеке. Как она, оказывается, ее любит! До умопомрачения. И это взаимно. А пальцы больше походили на нитки с суставами — четками. Перебирать можно.

Как же она похудела! Только сейчас дошло до понимания Лены. «Расплата за доброту… так это получается, ее рабыня «скорую» вызвала — больше некому. Зачем? Уморила бы и освободилась… загадка… но, чтобы больше так глупить? Ни в жизнь! А если бы хворь серьезная была, рак, допустим… или была? Мать моя, женщина, как все запущено! Но ничего, отъемся — разберусь…», — пообещала себе Лена и сердце замерло: «Где мой Айфончик?!»

Мама все трещала и трещала. Все за нее переживают, все о ней беспокоятся, все ее любят в любых размерах. Даже гад — зятек уверил, что тоже. У пацанов все в порядке, на работе ждут ее выхода с больничного, сватья чуть ли не каждый час названивает и одно по одному, всю родню вспомнила.

Прервала ее словоизвержение только вошедшая в палату женщина. В возрасте, ухоженная, в нестандартном, фасонистом белом халате из дорого материала. То ли шелк, то ли атлас — Лена не определила.

— Почему посетители в палате? Время посещений с шестнадцати до восемнадцати вообще-то. Вы — мама? С Вами позже побеседуем, а сейчас на выход, пожалуйста. — проворковала женщина командным голосом. Мама послушалась беспрекословно, успев поцеловать дочь и шепнуть «я вернусь».

Женщина пододвинула табурет, аккуратно села и представилась.

— Я врач — психиатр, Анна Олеговна. А ты у нас… — глянула на историю болезни, которая оказалась у нее в руках, — Кто ты?

— Лена я, — представилась Лена слабым от плача голосом. Шмыгнула носом. Поискала взглядом салфетку или полотенце и приняла любезно преподнесенное вафельное изделие. Врачиха сняла его с дужки кровати. Не стесняясь, высморкалась и вытерла слезы. — Гуляева.

— Часто плачешь? — поинтересовалась докторша.

— Не, не очень. Мама довела причитаниями.

— Зачем худеть удумала? В дверь не влезала?

— Ничего не удумала… — заговорила было Лена, но задумалась. Сказать правду — не поверят, в психушку упекут. А за анорексию? Кругом засада. — Ну… немножко удумала. Толстой себя считала, дура, а во мне всего-то семьдесят пять было при росте сто шестьдесят пять. Считала калории, уменьшала, а потом аппетит пропал. Совсем пропал. Вот ни граммуленьки есть не хотелось. Детям и мужу скрепя сердце готовила и изображала, что сама ем.

— А после в туалет и пальцы в рот? — уточнила Анна Олеговна.

— Не, я забирала свою тарелку и в комнату уходила, а там в окно, воробьям.

— И не заподозрили? Видели же, как сохнешь. Муж особенно. Мать.

— С мужем не спала — ссоры разыгрывала, и всегда одетая ходила. Подкладывала там-сям. А потом зашла в гости, а там запах борща, густой такой, противный донельзя, ка-а-к в нос шибанет! Очнулась здесь. Вот и все. А! Знаете, у меня теперь аппетит проснулся. Слона бы съела, честное слово!

— Серьезно? — переспросила врачиха, не скрывая иронию.

— Век воли не видать, — побожилась Лена. На ее счастье тут же распахнулась дверь и в палату въехала тележка с обедом. Как подглядывала.

— Сейчас и покажешь, как слона поглощать будешь, — усмехнулась психиатр. Но сомнения в заочно поставленный диагноз все-таки закрались.

Встала, убрала табурет, освободив место тележке.

Санитарка, сама аппетитная, как запахи, которые доносились из-под больших пластиковых колпаков, скрывавших тарелки, ловко, с помощью пульта, привела кровать в сидячее положение и спросила участливо:

— Тебя покормить, девонька, или сама?

— Сама попробую. Но когда устану, то Вы. Ладно? Кишки будто на кулак намотали, так жрать охота… ой, слюной захлебнусь. — Приговаривала, пока санитарка ставила на колени специальный столик и накрывала его тарелками. К сожалению, только двумя. С парящим бульоном с куриным запахом и неопределенной массой, в которой с трудом угадывался мелко прокрученный фарш, перемешанный с манной кашей. Хлеба не дали.

— Диета у тебя, девонька, — с сожалением пояснила санитарка. — Ничего твердого пока нельзя — живот не примет… ох и довела ж ты себя! Держи, — выдала, наконец, алюминиевую ложку.