Обстоятельства, при которых они встретились, нам неизвестны, но это произошло 15 марта 1897 года — дата, которую ни Джин Леки, ни Конан Дойл никогда не забывали. Они влюбились друг в друга сразу же, безрассудно и навсегда. Его письма к ней на семьдесят первом году жизни читаются так, будто их писал человек, женатый всего около месяца.

Но все казалось тщетно и безнадежно.

Конан Дойл был далеко не святым. Это знает каждый, кто следил за его жизнью. Он был резок, упрям, часто неуравновешен и не прощал обид легко. Однако с учетом его происхождения, воспитания и убеждений мы можем точно предвидеть, как он поступит. Он не мог не любить Джин, а она его. Но на этом все и должно кончиться.

Он был женат на женщине, к которой испытывал чувства глубочайшей привязанности и уважения и которая тем более нуждалась в нем, потому что была больна. Он не перестает повторять, что не причинит боли Туи, и он никогда такую боль ей не причинял.

Он не занимался самообманом. Любой обычный человек на его месте стал бы искать предлог, чтобы развестись с Туи или же превратить все это дело в интригу. Любая обычная женщина (отметим, что Джин Леки с большинства точек зрения была его женщиной-двойником) либо вообще прекратила бы с ним встречаться, либо приняла бы участие в интриге. Но эти двое так не поступили. «Я борюсь с дьяволом и побеждаю», — кричал он. И так продолжалось десять лет.

Он приходил в ярость оттого, что это было несправедливо по отношению к ней; она же просто покачивала головой и говорила, что не возражает. На протяжении нескольких лет после 1897 года единственным человеком, который знал об их чувствах, была Мадам. Он все рассказал ей об этом. Эта маленькая пожилая леди тут же его поддержала, а когда увидела Джин, поддержала еще сильнее. Больше того, от случая к случаю она на короткое время приглашала Джин к себе в деревню, а он с братом Джин Стюартом их там навещал.

Эта стройная девушка с темно-золотистыми волосами окончательно покорила Лотти и маленькую Мэри Луизу. На Рождество 1898 года Лотти написала ей та-кое письмо: «Надеюсь, в следующий раз, когда мы увидимся, ты будешь помнить, что все друзья называют меня Лотти и что я терпеть не могу, когда мне говорят «мисс Дойл» те, кто мне нравится. Я хотела на днях сказать тебе об этом, но постеснялась».

Но был один случай, который глубоко запал в душу и разум Конан Дойла. Не очень хорошо предсказывать события, но здесь об этом следует упомянуть, чтобы ясно показать его умонастроения.

Этот случай произошел в конце лета 1900 года, когда он по ряду других причин переживал состояние нервного напряжения. Он играл в крикет у Лорда, и там же находилась Джин, которая за ним наблюдала. Их вместе увидел Хорнанг, который недвусмысленно поднял брови.

В тот же вечер, чтобы у Вилли или Конни (набожной католички) не сложилось превратного впечатления, он отправился в «Кенсингтон-Хаус», где они жили со своим маленьким сыном Артуром Оскаром. Пригласив Конни наверх, он все ей объяснил, сделав особый упор на то, что его отношения с мисс Леки были платоническими и таковыми останутся. Конни, кажется, поняла; она пообещала пригласить Джин на следующий день на обед у Лорда. Хорнанг, которого он отослал за подробностями к Конни, тоже, по-видимому, все понял.

«Артур, — сказал он, — я готов тут же и без вопросов поддержать твои отношения с любой женщиной».

Но буквально за ночь ситуация изменилась. То ли Вилли переубедил Конни, то ли она его, остается неясным. Но на следующее утро он получил от Конни телеграмму с извинением по поводу того, что она не сможет выполнить своего обещания об обеде, потому что у нее разболелся зуб и надо идти к врачу. Понимая, что это был только предлог, ее брат поспешил в Кенсингтон. Конни не было, а ее муж сказал, что она пошла наверх и легла. Хорнанг, расхаживая по комнате короткими нервными шагами, сразу приступил к делу, подобно следователю, распутывающему какое-то дело.

«Мне кажется, — сказал он в числе прочего, — ты придаешь слишком большое значение тому, являются ли эти отношения платоническими или нет. Я не вижу, в чем тут большая разница. В чем разница?»

Зять уставился на него. «Это разница между невиновностью и виной», — закричал он.

И ушел из дома, едва сдерживая гнев.

Современному человеку его поведение может казаться разумным или неразумным. Современный толкователь мог бы сказать, что прав был не он, а Хорнанг. Но Конан Дойл не был современным человеком. Он был воспитан на традициях, его взгляды сформировались под воздействием законов рыцарства, по которым такие вещи имели большое значение. Это, как он говорил, было священно. Он не мог гордиться своим поведением, добавлял Артур. Но в трудных обстоятельствах старался поступить как можно лучше. В позиции Хорнанга его сердило вот что. «Если у тебя есть друг, — думал Конан Дойл, — будь ему опорой, независимо от того, прав он или не прав».

«Разве я когда-нибудь проявлял непреданность по отношению к кому-либо из членов семьи? — восклицал он. — И когда раньше я к ним обращался?» И это было сущей правдой. В его семье не было ни одного человека, которого он не поддерживал бы или не помогал поддерживать; даже если не говорить о деньгах, именно к нему они всегда обращались за помощью.

Но бороться с дьяволом и победить, какое бы восхищение это ни вызывало, ведет к одному — до конца изматывает нервы. Мы видим, что он медленно, но неминуемо начинает меняться с момента своей встречи с Джин Леки. Плечи гвардейца расправились. Глаза сузились. Усы стали топорщиться, как у человека надменного. На протяжении ряда лет внешняя поверхность его натуры была порой так же тверда и неуступчива, как базальт, потому что он находился под напряжением, которое понимала одна Мадам.