А в ответ…

Сложилось ощущение, что многие темы для меня просто закрыты. Особенно про животных. Он тогда отмалчивался, переводил разговор в другое русло или просто показывал какое-нибудь забавное растение. Я смогла узнать только почему их деревни — Ари их называл чершами — были четырех типов. Все зависело от количества свободных входов и фигуры постройки зданий. Первый тип — один выход и здания размещены спиралью. Такие редко можно увидеть и только в самой глуши. Второй — два выхода и форма напоминает круг. Третий тип — тут уже треугольник. А четвертый — четырехугольник. Как я поняла, все это делалось для защиты. Чем ближе черш к городу, тем менее он укреплен и тем больше входов и выходов.

Именно в тот день мы разговаривали о самолетах. То есть я говорила. Голубоглазик шел рядом, обхватив мою руку хвостом, и ни на секунду не отдалялся. Он больше не запрыгивал на плечо, словно обиделся. И это не давало мне покоя. Неприятно осознавать, что малыш сердится.

— Все, а теперь отвечай, — сказала я вечером, как только нашлось укромное место под большим деревом.

Мы сидели, опираясь спинами о могучий ствол, на мягком покрывале, которое постоянно таскал с собой Ари и использовал в качестве спального мешка.

Он долго молчал, иногда посматривал на меня, сжимал руку, еле заметно покачивал головой.

— Я дернул его за хвост, — резко ответил он, продолжая смотреть прямо перед собой.

Но…

Что-то здесь не так. С чего вдруг Ари ни с того ни с сего так поступать? И делать это таким образом, чтобы маленький голубоглазик падал на землю и больно ударялся.

— Зачем?

— Кррр, — раздалось над нами с нижней ветки дерева, словно длиннохвостик отвечал на мой вопрос.

— Знаешь, — усмехнулся Ари. — Сперва хотел соврать и сказать, что просто твоя птица не переносит мой запах. Но так можно говорить о любом животном в Калдиморе. Никому он не понравится.

Я потупила взгляд. Ведь мне в виде гатагрии он тоже пришелся не по вкусу.

— Накира, — повернул он ко мне голову. — Это не твой мир. Тут нет домашних животных.

— Но это ведь…

— Тшшш, — приложил Ари палец к моим губам. — Не потому, что люди не хотят. Вот ты бы приютила того палача, который нажимал рычаг?

— С чего вдруг мне это делать? — не поняла я.

— Вот. С животными у нас так же. Заметь, я твоей птице ничего не сделал. Это она нападала.

— Но ведь голубоглазик бросался на тебя не просто так. Он ревнует. Да, малыш? — обратилась я к длиннохвостику.

Повисла тишина. Никто не проронил ни звука длительное время. Ветер приводил в движение листву над нашими головами, которые соприкасались друг с другом и только изредка не издавали никакого шелеста.

— А за хвост зачем потянул? — вернулась я к первоначальному вопросу.

— Ты ведь не могла не чувствовать, как он бьет тебя по спине, — Ари снова повернул ко мне голову.

— Ну и что? Он ведь осторожно. Забавно было, в такт нашим шагам — то по тебе, то по мне. Ты из-за этого.

— Да, — поспешно ответил Ари. — Мне просто надоело.

И после он улегся спать.

— Что ты хотел взамен? — с нескрываемым пренебрежением спросила я у мужской спины.

— Чтобы с завтрашнего дня астопи больше не находился рядом с нами.

Я опешила.

Это была первая ночь, когда меня не обнимали. Да и не хотелось. Неприятно, что он такой жестокий. Сделать больно малышу только потому, что надоело легкое постукивание — дикость. Голубоглазик точно в тот момент поддерживал меня в суждениях. Он подошел с другой стороны, улегся мне на живот и тихонечко уснул.

— Кира, — утром надо мной навис Ари.

Сон еще не хотел отпускать, глаза снова закрылись.

— Вставай, нам пора, — меня потрясли за плечо.

Но я не чувствовала привычного покалывания от прикосновения. Да и в утро тех воспоминаний я слышала последний раз «Мар, астопи!» и снова проехалась по земле спиной, увлекаемая за рукой Ари.

— Герни! — вскрикнула я и резко села.

Рядом сладко повернулся на другой бок голубоглазик, еще ближе пододвигаясь ко мне.

— Хватит спать, соня, — похлопал он меня по плечу и встал с корточек, направляясь к давно потухшему костру.

Моя правая рука была свободна, под ней не чувствовалось холодной ладони Ари. Но зато там снова находилась розовая лента, одна из тех, что лежали в моей сумке. Но не та. Эта не соединяла когда-то нас день и ночь.

Новая слеза скатилась по щеке и вскоре затерялась меж травы.

— Не надо, — сказала я его фразу сама себе и встала.

День — время действий, завоеваний, подвигов. Только ночью можно размышлять и вспоминать. А вечером — рассказывать интересные истории. Как те, что я когда-то с таким воодушевлением повествовала кентаврам. Помню каждую из них, не забыла реакцию моих друзей и одно имя, упомянутое лишь раз.