Шрифт:
– Уиии! Что ж ты молчала! Поздравляю!
– Ну, пока сложновато, зато перспективно. В модели я по росту немного не дотягиваю, и двадцать мне уже скоро. А так к нам приводят таких дылд, ты не представляешь! 15 лет и метр восемьдесят. Ну и моя работа – хорошо выглядеть и рассказывать их мамашам о перспективности обучения в нашей модельной школе, всего-то триста долларов – и научим деточку ходить по подиуму, сделаем портфолио и внесём в базу.
– Хорошо платят?
– Пока не знаю, обещают процент хороший… но я больше ради полезных контактов пошла. Там из всех глянцевых журналов люди тусуются. Артисты подтанцовку на клипы ищут… Вчера вот был, этот… ну, ты знаешь, «Лиза, Лиза… камон, камон» поёт… Я бы хотела в Vogue поработать или в Cosmopolitan, но туда без знакомств не попасть. А ещё лучше – на телеканале, – Ленка откинулась на спинку стула и мечтательно прикрыла глаза. – Я бы такое шоу придумала, закачаешься… Чтобы, знаешь, Жень, брали на улице девушку, завязывали ей глаза и переодевали во что-нибудь из последней коллекции. А она такая – вау, что же я как мымра всю жизнь ходила? Ну ещё макияж, и волосы бы красили и всё такое. Прикольно было б, а?
– Прикольно, я бы поржала над собой в платье…
– И зря, у тебя ноги красивые, тебе бы в леггинсах знаешь как хорошо бы было?.. Ладно, скажи, а ты вообще где остановилась-то? Раз Алекс на юга укатил?
Я слегка покраснела. Это было самое слабое место моего плана. Ночевать мне было решительно негде, но я почему-то надеялась, что уеду уже сегодня и проведу ночь в дороге. Теперь, после длинного утра, это казалось глупым. Я выдохнула и решилась:
– Можно, я у тебя большую сумку оставлю? Переночую, может, в зале ожидания на Курской, или впишусь у кого-нибудь с Арбата… А с утра зайду, умоюсь, вещи возьму и поеду всё же на Радугу.
– Не говори глупостей, дорогая моя. Деньги есть? Кладёшь денежку в паспорт, показываешь охраннику вместо пропуска. Он тебе так кивнёт слегка… За их постом тумбочка стоит, кладёшь туда деньги и ночуешь. Только смотри, чтоб вахтёрша тебя не запомнила, проходи быстро и уверенно, и хорошо б тебе одеться понеприметнее, а то у тебя то колокольчики звенят, то наряды такие, что Кунсткамера отдыхает. И ночуй себе у меня.
Теперь я бросилась обнимать Ленку. Как мне нравится её северное спокойствие, доброта и умение во всём неспешно разобраться! Покурили ещё, поднялись в блок и съели пряник с чаем. Потом Лена засобиралась в офис – работала даже по выходным, но начинала поздно, за полдень. Комната запахла утюгом, плойкой и духами. Я выложила из торбы всё лишнее, затолкала большую сумку под пустующую кровать и поехала на Арбат.
4
Никогда ещё не видела эту улицу такой пустынной: ни музыкантов, ни фокусников, ни портретистов, никакого неформального народа – только продавцы матрёшек что-то терпеливо втирают редким туристам. Я прошлась туда и обратно и совсем уж было собралась засесть с книжкой у фонтана, как вдруг меня окликнул какой-то помятый тип в больших тёмных очках:
– Эй, хиппи! Постойте, сударыня, дело есть! – ко мне спешил чувак в коричневом вельветовом пиджаке. Дужка очков перевязана чёрной изолентой. От чувака слегка пахло немытыми волосами и вчерашним пивом.
– Слушай, помоги, а? Деньги во как нужны! – и он одной рукой сцапал меня за запястье, на второй сложил козу приставил к кадыку, задрав подбородок.
– У своих не аскают, – заметила я, отстраняясь.
– Простите, сударыня. Я совсем не то имел в виду, – чувак не без изящества изобразил поклон. – Я Достаевский, потому что всех достал. Такая вот черта характера.
– А я Женя, можно Джинни.
– Очень приятно, – Достаевский снова сцапал мою руку твёрдой потной ладонью и изобразил поцелуй. «Что за манерная манерность тут в моде?» – с некоторым отвращением подумала я, но вспомнила про «Не суди и не судима будешь», улыбнулась и уточнила:
– Так чем помочь?
У Достаевского горели трубы. Ночь он провёл в незапертом подъезде, устроившись на последней площадке, а с утра его вырвало в Макдачном сортире. Спасти умирающего кота мог только стакан портвейна. А лучше – два.
– Деньги, говорю, нужны. Хорошо бы рублей тридцать. Одному ни в жисть не нааскать до вечера. Нужен напарник. А ещё лучше – напарница.
– Но у тебя ни гитары, ничего… А я петь не умею.
– Главное – хорошо подвешенный язык и умение разбираться в людях. Тебе ничего и делать не нужно, просто стой рядом и кивай. Половину денег тебе, половину мне, идёт? Ну, идём?
Отказываться было как-то неловко, и я кивнула.
Достаевский потащил меня за руку в сторону Смоленской, всматриваясь по дороге в лица проходящих людей.
– Смотри, вот тот мужик дал бы десятку как минимум, если б ты одна шла. Но он явно не любит безработных поэтов, – он приосанился, чтобы я поняла: это он – поэт. – А вот у таких у самих нет – это поварихи из кафешки на углу, они всех в лицо знают, меня тоже. Вечером зато можно у них хлеба аскануть.
– Опять шляешься, нихрена не делаешь, Серёжка? – крикнула ему тётка.
– Здрасте, Валь Санна! Вот, подругу встретил. А там мент, Женя, идём побыстрее, не смотри в его сторону.
Тут он высмотрел в потоке людей молодую женщину в узкой деловой юбке. Она только что хлопнула дверью такси и остановилась на тротуаре, выискивая что-то в маленькой сумочке. Достаевский щёлкнул крикетом:
– Огонь?
– С-спасибо, да, – удивлённо ответила женщина, чуть сморщив нос.
Конец ознакомительного фрагмента.