Гул толпы стал усиливаться. Услышав от переводчика то, что говорил людям полицай, главный офицер, одобрительно похлопал предателя активиста по плечу и что-то спросил у переводчика на немецком языке.

– Господин офицер спрашивает, почему среди жителей мало мужчин? Одни старики, дети и женщины.

– Так, это… здесь на болотах появился какой-то Ковпак, так они, наверное, все к нему подались, партизанить, – заискивающе ответил ему полицай.

Услышав перевод, офицер что-то громко выкрикнул.

– Предупреди так, чтобы все поняли. Господин офицер сказал, что партизаны, как и их семьи, будут уничтожены!

Пока полицай знакомил жителей с новыми угрозами, группа фашистов так же в сопровождении автоматчиков отошла от фонарного столба. Услышав громкий общий стон, надвигающейся на него людской массы и увидев ужас на лицах людей и то, как женщины стали прикрывать руками глаза своим детям, полицай обернулся назад и стал испугано передвигаться ближе к группе фашистов.

Медленно, со скрежетом, раскачивался фонарь, подгоняемый слабым утренним ветерком. Его тусклый свет то падал, то исчезал в предрассветном тёмно-сером небе, делая картину ужасающего преступления ещё страшнее. Хором взвыли женщины, увидев пригвождённого к фонарному столбу малыша лет двух – трёх. На штык ноже висела пропитавшаяся кровью записка. Головка мальчика была опущена и касалась лбом штыка. Его руки безвольно свисали вдоль туловища. У ног малыша лежала расстрелянная женщина, обняв мать, словно защищая её от пуль, лежал прошитый автоматной очередью подросток.

Переводчик подскочил к столбу и вырвал приколотую к малышу записку. Показав её медленно надвигающейся толпе, он на ломанном русском языке, громко крикнул:

– Так будет с каждым!

Послышались автоматные очереди, люди бросились в рассыпную, оставив на мокрой от крови земле расстрелянных фашистами людей.

Девятилетняя Таня Новикова с ужасом смотрела на растерзанного мальчугана, на убитых женщину и мальчика у фонарного столба. Она не слышала ни гула толпы, ни того, что кричал какой-то дядька в странной военной форме. Казалось, что её глаза застекленели и от этого не пропускают слёзы, рвущиеся наружу. Таня стояла не в силах пошевелиться, пока её мать Агафья, держащая на руках маленькую сестру Тани Юлю, не притянула её к себе и, приказав старшим Николаю и Маше, забрать остальных пятерых малышей, быстро бежать к своему дому.

– Что же это делается? Как же дальше жить-то? – заперев на засов дверь, тихо говорила она.

– Мама, а где папа? – испугано, спросила её Стася, которая была чуть старше Тани.

– Ой, молчи! Молчи и никогда ничего не говори об отце и не спрашивай, – закрыла ей ладонью рот Агафья, – пропадём, как те на площади. Не плачьте дети.

Вскоре с улицы донёсся нарастающий громкий непонятный гул. Агафья выглянула в окно. Подскочив к люльке с младенцем, она прижала его к сердцу. На деревню обрушился поток очередей налетевшей армады истребителей. Послышался грохот разрывающихся снарядов.

– Коля, Маша, берите малышей, дети бежим в лес! – кричала она, держа в руках двоих самых маленьких детей.

В лесу на болотах скрывались и остальные жители деревень. Приходилось лежать в холодной вязкой жиже по двенадцать часов. Когда заканчивались бомбежки, уставшие мокрые и голодные люди возвращались в свои уцелевшие или полу уцелевшие дома и тогда начиналась зачистка.

– Партизанэн? – кричал фашист, заглядывая в каждый угол дома.

– Нет у нас партизан, – отвечала Агафья, прижимая к себе напуганных малышей, –что рыскаете, и брать у нас нечего. Всё и так, что могли, вынесли, – причитала Агафья, глядя как фашист роется в большом сундуке, – брать- то нечего, – повторила она, когда он брезгливо бросив какую-то детскую одежёнку, отошёл от сундука.

Что-то, прочитав во взгляде женщины, к сундуку подошёл полицай. Он, словно знал, что искать. Порывшись, с улыбкой вытащил завёрнутый в тряпицу небольшой осколок от сахарной головы.

– Положи, это я детям! Зима наступает, вдруг болеть начнут, – повисла Агафья на руке полицая.

– Пусти, кому сказал, – прикладом ружья, он ударил её, – заболеют, не велика беда. Помрут, туда им дорога! Партизанская …, – грязно выругавшись, он вышел из дома, напоследок тихо сказав, – может, скажешь, где Аксён твой? Или мне подсказать?

– Детей пожалей… – обессиленно сказала она и упала на пол от удара полицая в живот.

Немец выхватил узелок с сахаром из рук полицая и стал кричать: – Цукер, цукер!

Но Агафья поднявшись, зубами вцепилась в руку немца. От его крика в дом вбежали фашисты. Они выволокли её во двор и стали избивать шомполами. Спина Агафьи превратилась в кровавое месиво. Долго она приходила в себя, хорошо соседи помогли, делали примочки на исполосованную спину и детям не дали умереть с голоду.

Наступала тяжёлая, голодная осень. Высаженную картошку оккупанты собирать населению не дали, заминировав поля, чем обрекли людей на страшный голод. Старшие дети Агафьи бегали к железной дороге в поисках хотя бы какого-то пропитания. Но кроме картофельных очистков, оставленных немцами, им найти ничего не удавалось. Но Агафья и этому была рада.

– Ничего родные, сейчас отварим очистки, и я их потолку с лебедой, нажарю вам оладушек. Коля вот раздобыл машинного маслица немного. Вот и будет обед славный, – пряча слёзы. Успокаивала детей Агафья, – а на поля не смейте бегать. Слыхали, как вчера мальцы на минах подорвались? Горе, какое горе пришло. Мне нынче соседка Мария рассказала, что в районе всех евреев расстреляли. Никого не пожалели, ни стариков, ни детей малых.

***

26 октября 1941 года во всем районе были проведены массовые аресты евреев. Два месяца арестованных содержали в Буда-Кошелево в зда¬нии школы. 27 декабря 1941 года 485 арестованных расстреляли недалеко от поселка Красный Курган. В Уваровичах местных евреев каратели зако¬пали живыми недалеко от населенного пункта.