Vive le Roi quand m^eme!

Vive le Roi! Vive le Roi!

Так вот. Сижу я, значит, на диване, музыку слушаю, конфеты шоколадные лопаю…

И тут мне как раз вспомнилась «Крейцерова соната» Толстого. Ну, я и решил, что как только Света закончит, – я тут же у неё и спрошу, что она про это сочинение русского классика думает.

Наконец девушка исполнила до конца эту прекрасную песню. Я встал с дивана, подошёл к Свете и положил свои ладони на её нежные, белые как мрамор плечи. После этого я нагнулся прямо над ухом девушки и прошептал ей нечто такое, о чём я здесь писать не стану. Света тихонько засмеялась. Я аккуратно присел на банкетку. Места на ней было немного, а потому вышло так, что я как бы поневоле вплотную прижался к телу Светы. Впрочем, я был вовсе не против сделать это и по доброй воле. Тогда я посмотрел Солнцевой прямо в глаза и спросил наконец про «Крейцерову сонату». Ох, лучше бы я этого не делал…

Света посмотрела на меня всё тем же мутным и томным, ни то недоуменным, ни то порицающим взглядом, будто хотела спросить: «Ты серьёзно?!». Посмотрела она так на меня, помолчала немного, а затем и произнесла: «Марат, давай не будем обсуждать сейчас этот баптистский пасквиль!».

Собственно, только из таких вот ограниченных несколькими фразами разговоров и можно было узнать, какие авторы представителям нашей школьной аристократии не нравились. Иначе выяснить это было совсем невозможно.

Впрочем, довольно уже было нами сказано по поводу литературных предпочтений нашего высшего класса. Поговорим теперь о его предпочтениях в области политики.

С политическими взглядами у этих людей всё было довольно просто. Господа и рабы первой категории безусловно составляли привилегированную общественной группу. А как нам известно из данных общественной науки, – представители привилегированных групп в массе своей почти всегда занимают позицию исключительно реакционную.

Впрочем, реакция, как известно, тоже бывает разной. С одной стороны, конечно, существует реакция умеренная, либеральная. Со стороны другой, встречается также и реакция неумеренная, радикальная.

Наши школьные господа и рабы первой категории принадлежали безусловно к этой последней. Так можно охарактеризовать их политическую позицию в общем виде.

Анализировать их общественную позицию во всех подробностях несколько сложнее.

Дело в том, что политические взгляды этих людей были весьма нетривиальны. Именно поэтому классифицировать их привычным способом представляется несколько затруднительным во всяком случае для меня.

Честно говоря, мне самому пришлось немало времени потратить на то, чтобы хоть как-то попытаться объяснить происхождение такой вот необычной формы реакционности. Однако хоть сколько-нибудь убедительного объяснения этому факту мне разыскать так и не удалось.

Однозначно классифицировать разделяемые нашей школьной аристократией политические взгляды также оказалось весьма непросто. Много раз я пытался выполнить такую классификацию, но всякий раз вынужден был отступать.

Понимаете, эти люди все поголовно строго придерживались весьма необычной политической доктрины. И эта самая доктрина воистину не была похожа ни на что.

Помню, в шестнадцатом и семнадцатом годах, когда я уже учился в другом здании «Протона», – я часто заходил домой к Юльке Аввакумовой. Заходил с той же целью, с какой до этого заходил к Свете Солнцевой.

С Аввакумовой мы точно так же проводили время в беседах, обжорстве и сексе. Так вот, во время родной такой нашей застольной беседы Юлька умудрилась ненароком сформулировать всю политическую программу рабов первой категории.

Ох, как де хорошо я запомнил тот тёплый июльский вечер. На дворе было уже около девяти часов. Пропитанный запахом цветов тяжёлый душный воздух постепенно остывал, избавляясь от остатков полуденного зноя, небо розовело, а все окрестные дома теперь утопали в тускло-пастельном розовом молоке последних предзакатных лучей. От машин и зданий начали расползаться в стороны длинные, острые, будто ятаганы чёрные тени, всё удлиняющиеся и удлиняющиеся с каждой минутой. Последние желтые, с каждой секундой темнеющие и делающиеся даже не розовыми, а скорее багровыми лучи падали на выбеленные стены комнаты, на роскошный стол из полированного белого мрамора и на сверкающий янтарной глазурью паркет.

Мы с Юлькой сидели за столом. Аввакумова была одета в какое-то странное домашнее одеяние из белого атласного шёлка, напоминавшее одновременно и вечернее платье, и пижаму. Я был одет в длинные шорты, гольфы до колена и белую физкультурную майку с рукавами.

Мы жрали и разговаривали.

Наконец речь зашла о политике. Я тогда как раз и спросил Юльку про то, что она думает о Навальном и как хотела бы переустроить Россию.

Девушка тогда неспешно поднялась со стула. Выражение её лица источало какую-то чудовищную усталость и ненависть. Казалось, она сейчас скажет мне: «Как же ты достал!». И после этих слов зарежет меня.

Однако же ничего подобного она не сказала и уж тем более меня не зарезала.

Она встала, придвинула к себе свой хрустальный бокал, налила в него белого безалкогольного вина, зажала его ножку в пальцах, подняла на уровень своих глаз и затем произнесла нижеследующую речь.

– Оh, ma cher ami! – обратилась она ко мне. – Так ты всерьёз хочешь узнать о том, что же всё-таки я думаю относительно вопросов политических? Точнее же – не только я, но и всё то общество, к которому я принадлежу?