Девочка так и сыпала названиями, цифрами (шестнадцать молотков, шесть ножовок, десять зубил…). Ясно было, что выступать ей не впервой – дело простое, привычное и, может быть, даже чуть наскучившее.

Когда она приостановилась, чтобы перевести дух, из наших рядов раздался деловитый вопрос:

– А где все это?

Я узнал голос Володина. Кто-то прыснул, смех пробежал по рядам и умолк. Таня Воробьева слегка пожала плечами:

– Где? На станции. Там дежурный остался. Где… Как будто в этом дело!..

Но для нас дело было и в этом. Мы еще не умели мыслить отвлеченно. Привезены мячи, тиски, баскетбольные корзинки? Мало услышать об этом – надо поскорее поглядеть на них, потрогать и пустить в дело!

– Большое вам спасибо, товарищи пионеры, – сказал я. – Большое, сердечное спасибо и за ваши подарки и за то, что вы приехали к нам в гости. А теперь давайте знакомиться… Товарищ дежурный командир, командуй «вольно».

– Вольно! – надсадно крикнул Суржик.

Ряды дрогнули, но не распались. Гости тоже не двинулись с места. Мои и приезжие стояли и разглядывали друг друга.

– А не пообедать ли вам? – сказал я.

Это был, прямо сказать, мудрый ход. Гости переглянулись.

– Обедать! Обедать! – воскликнул Жуков. – Там еще много всего, и еще картошки варить положили, мы уже положили, сразу! Идемте! – радушно говорил он, протягивая руку и поворачиваясь то к одному, то к другому.

Его некрасивое, но такое подвижное и умное лицо все светилось оживлением и ожиданием чего-то хорошего, что сейчас непременно произойдет. Можно было подумать, будто он всегда только тем и занимался, что принимал гостей.

Ленинградцы уже не парами, а тесной кучкой, окруженные моими ребятами, двинулись с ними к столовой. Сероглазая Таня строго задавала Сане какие-то вопросы, а он отвечал ей очень вежливо и в то же время чуть снисходительно.

– А на станцию, на станцию-то? – теребили меня со всех сторон.

– Суржик, распорядись.

– Самому мне?

– Зачем самому? На кого же ты дом оставишь? Ты главный дежурный сегодня. Пошли кого-нибудь. Да вот хотя бы… Репина хотя бы. Он, кажется, свободен?

Суржик приоткрыл рот, втянул голову в плечи, оглянулся кругом, откашлялся… Он старался хоть немного, хоть на минуту оттянуть время. Но делать было нечего. И вот я и стоявшие вокруг ребята имели удовольствие слышать, как Виктор Суржик, слегка заикаясь, отдает приказание Андрею Репину:

– Слушай, Репин… это самое… Возьми троих, какие тебе снадобятся… и на станцию… за этим… самым… чего привезли.

Репин выслушал молча, опустив глаза и слегка раздув ноздри. Плотнее сжал губы. Наверно, ему хотелось осадить Суржика, а может быть, и засмеяться. Но и ему ничего другого не оставалось делать: дослушав это нескладное приказание, он молча повернулся и пошел – исполнять.

Гости разместились за тремя столиками в нашей столовой – вместе с вожатым их было как раз двенадцать. Дежурные носились как угорелые от кухонного окошка к столам и обратно: то им казалось, что не хватает хлеба, то – за добавкой супа, то вдруг понадобилось в солонку, и без того полную, подсыпать соли.

– У вас баскетбола нет? Значит, хорошо что баскетбольные корзинки? – спрашивал маленький круглолицый пионер с ярко-розовыми, забавно оттопыренными ушами.

– Мяч есть. А корзинка никуда: обруч ломаный. Да мы в мастерской… – храбро стал объяснять Подсолнушкин и вдруг на полуслове запнулся.

– А библиотека есть? – спросил вожатый

– За книги большое спасибо, с книгами у нас плохо, – пришла на выручку Екатерина Ивановна.

– Еще привезем. Знаете, как сбор подарков идет? Все несут и несут просто наперебой, – сообщил еще один гость, самый маленький и, если не считать Тани Воробьевой, самый серьезный – он-то и был барабанщик.

– Ешьте, ешьте больше, – заботливо угощал Саня.

Он один вел себя совсем просто и непринужденно, в то время как остальные суетились вокруг приезжих, а Петька даже выбегал каждую минуту во двор и вновь мчался в столовую, не находя, что бы еще такое сделать.

Тем временем во дворе спешно наводился какой-то совсем уже сверхъестественный порядок. У нас и без того было чисто. Но сейчас Петька подобрал на бегу клочок бумажки и прошипел: «Сорят тут еще!..» Павлушка Стеклов подметал волейбольную площадку с таким видом, словно это был паркет бальной залы. Леня торопливо загонял куда-то своих кур. Он-то, конечно, был уверен, что Пеструха с цыплятами может служить украшением любого двора, но на него напустились со всех сторон. Оставалось только покориться.

Алексей Саввич с крыльца наблюдал за ребятами.

– Хозяевами себя чувствуют, – сказал он, встретясь со мной взглядом.

Больше всего я боялся, что они так и будут ходить кучками и глазеть на гостей, словно никогда не задирали вот таких же точно ребят на ленинградских улицах.

Но лед сломал барабанщик. Он вышел из столовой первым, маленький, не выше Лени Петрова, важный и серьезный, остановился на крыльце и чуть не наткнулся на Петьку. Восторженными и страдающими глазами Петька уставился ему в руки – на новенький краснобокий, сияющий медными винтами барабан. Потом глаза их встретились.