Старики после ухода молодежи на войну правили домашним очагом.

Женщины, перешагнувшие климактерический период, наслаждались пролитой кровью молодых людей, которые не захотели спать с ними.

Державы становились державное.

Богачи становились богаче.

Церкви христовы жирели от анафем (во имя Христово) врагу, который не мог быть прощен.

Бог не тревожил больше землю; люди, освобожденные от него, переполняли церкви и окопы.

Акции "Бриджпорт-Стил" поднимались в цене. Том Реннард уже переводил свой честолюбивый взгляд от Таммани-холла к Белому дому.

Консервопромышленники требовали больше скота; биржевые маклеры требовали больше пшеницы; цены на сельскохозяйственные продукты вздувались.

Девушки с военных заводов сбрасывали свое шелковое белье (оставаясь в шелковых чулках) по требованию юношей с военных заводов.

Разумные молодые люди, разбросанные по десяткам фронтов, приходя на побывку домой... своим родным, своим подружкам, своим друзьям, своим книгам, своим представителям в политике, в промышленности и в искусстве... стали предлагать один вопрос: какая разница между жизнью в окопах и жизнью дома? Ответ: Никакой.

Теодора Ленк увезла Дэвида Маркэнда обратно в Чикаго (был октябрь, и ее отец уехал еще раньше).

– Помнишь, что ты сказал, когда мы ехали сюда?

Кожа Маркэнда стала коричневой и пахла сосновым лисом и северным ветром.

– Ты сказал: я бы должен ехать на юг. Реки всегда текут под гору, сказал ты, а это для меня означает к югу.

– Ну и что же?
– спросил Маркэнд и сквозь стекло спального вагона заглянул в ночь, но увидел только отражение лица Теодоры.

– Мы едем на юг. Ты доволен?

Маркэнд закрыл глаза.

– Вы будете работать, сэр, - сказала она.
– Вы будете учиться. Твоя беда в том, что ты слишком мало знаешь. Ты человек крупного калибра, всю свою жизнь вращавшийся в мелкокалиберном мире. Да, я подразумеваю твое дело и твою семью... Я подразумеваю - все.

Она рукой повернула к себе его лицо; ему пришлось открыть глаза.

– Маркэнд, ты меня совсем не любишь?

Он позволил ей поцеловать его в губы.

– С тобой взбеситься можно!.. Что же ты - свою жену любишь?

Теперь его глаза смотрели мимо ее глаз.

– Маркэнд, что случилось с тобой, когда ты работал на бойнях? Помнишь, мы один раз виделись до того, и я влюбилась в тебя в тот вечер. Но когда мы встретились опять, ты был совсем другой. Иногда я... иногда ты внушаешь мне такое чувство, будто я полюбила одного человека, а живу теперь с другим.

Он перевел взгляд и увидел ее.

– Скажи мне, - повторила она, - что случилось?

Ей захотелось кричать от его молчания. Она вспомнила своего отца.

– Я научу тебя говорить, - сказала она.

5. ЗАЛИВ

Люси - типичное селение южной Алабамы. Оно расположено на северо-восточном берегу бухты Мобил, близ дельты многих рек... Тенсоу, Мобил, Томбигби, Алабама. На красных неподатливых землях близ болотистых вод растут бледно-зеленые кипарисы, темно-зеленые виргинские дубы, серые мхи. Цвет хижин - цвет времени года, их ритм - ритм жизни пахарей. Концентрические волны глинозема, лесов и хижин сомкнулись вокруг населенного белыми Люси. Селение стоит на берегу, по ту сторону бухты, и красная земля еще проглядывает местами, но окраска и железные крыши домов стерли следы времен года. Белые жители Люси горды. Им и присным их принадлежат красные земли черных. Им принадлежат лес и лесопилка на окраине городка и фабрика, с которой мебель в крестьянском вкусе морем отправляют на север. Им принадлежат три церкви, аптека, несколько мануфактурных лавок, окружной суд (светлое дерево и деревянные колонны под мрамор) и тюрьма. Есть в городке даже публичная библиотека, в которой целые полки мемуаров и романов времен Конфедерации покрываются пылью на глазах у пожилой девицы, родственницы генерала Ли, фамильная усадьба которой разрушилась под напором взбунтовавшихся роз, молочая и олеандров.

Гордые жители Люси несут одно общее бремя, которое по-разному сказывается на всех. Из мужчин одни - высокие, худые и бледные, другие цветущие, с бычьими шеями и торчащими животами. Женщины тоже двух типов: чаще всего встречаются сухопарые, у которых губы водянисты, а груди отвисают, едва созрев, у других - невысокая фигура склонна к полноте, а волосы струятся ярким золотым или каштановым потоком. Эти женщины - лучшие умы города; но они значительно уступают числом своим слаботелым сестрам, в которых мысль - только эхо, а чувства - лишь мутный отстой зависти и злобы, и мужчинам, чей дух и разум придавлены общим бременем.

Это бремя видно на глаз; ярус за ярусом красноватой земли оно восходит к северу, к западу, к востоку от бухты. Оно едино, но состоит из многих частей; оно - это множество мелких ферм, обрабатываемых испольщиками, это хлопковые и табачные плантации, это промышленные городки, где уголь превращается в энергию и железо - в сталь. Имя этому бремени - Негр. Бремя это неизменно - в добрые времена и в худые. Его не уменьшить ни тюками хлопка на палубах британских судов, ни клубами табачного дыма над французскими окопами. И нет передышки, нет облегчения от этого бремени жителям Люси. Это бремя долга - духовного, эмоционального, денежного. Мужчины, женщины и дети Люси унаследовали этот долг от предков и называют его наследием своей страны и своей культуры. Они гордятся своим бременем и называют его всяческими традиционными именами, тем делая еще тяжелей и мрачней. Они говорят городским трущобам и фермам в низине: "Мы ваши хозяева". И Негр отвечает им: "Все дела наши и наша боль да падут на головы ваши". Те говорят: "Мы лучше вас", а Негр им в ответ: "Так несите же нашу бедность". Те: "Мы не хотим смешиваться с вами. Ваш цвет - пусть он будет вашим отличительным знаком". А Негр в ответ: "В нашем цвете собраны все краски мира - зелень молодой поросли, краснота суглинка, синь небес, золото солнца. А в вашем - только белое, то, что остается после всего, то, что есть - смерть". Те говорят: "Мы не будем любить вас, как братьев". И Негр отвечает: "Вы будете нас бояться".