Паар стоял на пороге и кричал:

– Эх вы, ехали на автомобиле, а приехали позднее всех! Вот так прогресс!
– Его огромное тело тряслось от смеха, белая борода колыхалась, как занавес. (Он не носил усов, и лукавый изгиб его губ был обнажен.) Пожалуйте, пожалуйте!
– гремел он.
– Двеллинг, вы на время позабудьте о прогрессе и займитесь пивом!

Паар никогда не дожидался ответа; его речь была монологом, жизнь пасьянсом, карты для которого тасовал добрый лютеранский бог (нужно только знать, как к нему подойти). Он хлопнул Двеллинга по плечу волосатой рукой, издали кивнул Эстер и втолкнул Фила в дом.

Кухня была огромная. Громадные медные кастрюли блестели на выбеленных стенах, плита сверкала, как алмаз, стулья были тяжелые (Паар сам покрыл многие из них резьбой по образцу мебели своих германских предков). Навстречу вышла маленькая женщина и взяла за руку Эстер; ее белая голова представляла собой вершину треугольника - черной шали, в которую было закутано ее тело.

– Очень рада вас видеть. Усаживайтесь.
– Она говорила с чистейшим акцентом янки, голосом сухим и шуршащим, как бумага.

– Ну-с, вот это Фил Двеллинг, - гремел Паар.
– Знакомьтесь, Двеллинг, мои добрые соседи: Альфонс Лабули, Курт Свен, Ловджой Лейн... Нам четверым, Двеллинг, принадлежит лучшая земля во всем крае, вплоть до угольных копей округа Лэнюс.

– У меня у самого уголь есть, - сказал Лабули, коренастый итальянец с обезьяньими руками.

– Был когда-то, - поправил Паар, и Лабули, недовольный поправкой, стал поглаживать свои гренадерские усы.
– Если б у тебя был настоящий уголь, продолжил Паар, - ты бы его давно продал.

– Может быть, я выжидаю.
– Черные глаза Лабули сверкнули.

– Это не настоящий уголь.
– Паар понизил голос.
– А я не желаю. Не желаю, чтоб этот вонючий шлак складывали тут поблизости. Не желаю просыпаться по утрам и видеть черную золу у себя под носом, когда во всем свете тишина и покой.

– Ты прав, Паар, - сказал Лейн.
– Мы фермеры. Уголь истощается, а земли на весь век хватит, если к ней приложить руки.
– Он был маленький человек, краснолицый и длинноносый, с голосом мягким, как бархат.

Четвертый фермер, могучий здоровяк Курт Свен, урча и сопя, все поглядывал в тот угол, где перед очагом стоял длинный дубовый стол, заставленный блюдами и бутылками.

Жена Лабули, которую забыли представить, сама подошла к Эстер.

– Я так рада, что вы приехали, - обратилась она к Эстер.
– Я боялась, что не приедет ни одна женщина и не с кем будет поговорить. Мужчины, знаете, станут разговаривать о политике: это ведь политическое собрание, моя дорогая, и обед - только предлог.

Выражение лица Эстер стало еще напряженнее.

– Что ж, - сказала она, - предлог недурен.
– И отошла к окну.

Притягательная сила стола с дымящимися блюдами становилась все непреодолимее.

– Где Смейл?
– спросила Эстер, глядя в окно.

– Вы бы должны знать, - отозвался Паар, - ведь он из ваших.

– Если он еще не здесь, - сказала Эстер, оправдываясь, - значит, еще нет двенадцати.

Паар вытащил из кармана своего пестрого жилета серебряные часы величиной с блюдце; ключ от них висел на серебряной цепочке, перетягивавшей его живот.

– Клянусь богом, она права! Без двух минут двенадцать.

Эстер с облегчением вернулась к женщинам. В дверь постучали, и в кухню вошел человек, который казался одинаковым в длину и в ширину.

– Добрый день, братья и сестры, - сказал он кристально-чистым, серебряно-звонким голосом, не вязавшимся с его внешностью.
– Неужели я опоздал?

– Мистер Платон Смейл, - сказал Двеллинг, - наш главный районный организатор.

Смейл увидел заставленный блюдами стол.

– Прошу извинить, если действительно опоздал.
– В голосе у него появились елейные нотки, и, не переставая раскланиваться, он, словно влекомый силой притяжения, подвигался к пиршественному столу.

– Ну, друзья, - сказал Двеллинг, когда все уселись, - не наедайтесь только слишком; а то потом не сможете внимать... э-э... голосу разума.

Смейл выбрал себе место рядом с миссис Паар. Перед ним стояло блюдо луковиц, тушенных в масле. Он зацепил одну ножом, положил на свою тарелку и принялся есть.

– Вот еще!
– заревел Паар.
– На голодный желудок думать вредно.

– Миссис Паар, - шептал Смейл, - я никогда не ел такого удивительно вкусного лука.

– Пока все не будет съедено, - продолжал Паар, - я не разрешаю никаких разговоров.