– По этому плану мы... все вы... остаетесь вместе, чтобы защищать фермеров.

– Будем говорить прямо, - сказал Верт.
– Либо мы все остаемся, потому что готовы сотрудничать с людьми, правящими нашей страной, либо... если уж уйдем, то все вместе.

– Видите, - сказал Кадмэн, - при таком положении каждый из нас в своем районе получает контроль над прибылями, над нашей долей в них, правильный учет, распределение и все такое. То есть, я хочу сказать, мы становимся вроде как бы... э... э...

– Контрагентами, - подсказал Толе.

– Да, - сказал Верт, - контрагентами фермеров.
– Он выждал минуту. Без нас они ничего не добьются. Они не могут править нашей индустриальной страной и никогда не будут ею править. Если они будут действовать заодно с нами, с теми, кто сумеет использовать их численность и их строптивость в их же интересах, они еще чего-то добьются. Если нет - да поможет им бог!

Маркэнд был бледен и с трудом глотал слюну. Он поглядел на Двеллинга; тот уже пришел в себя и сиял.

Никто не пытался возражать.

– Предоставьте все дело нам, - сказал Верт.

И вожди фермерства четырнадцати штатов, представители миллионов фермеров, не задавая вопросов, с радостью голосовали за то, что Маркэнд считал программой предательства.

– Победа на предварительных выборах обеспечена, - злорадно усмехнулся Толе.

– Еще бы!
– откликнулся Барни.
– Таких лозунгов, как у нас, не имела еще ни одна партия во всех США с самой Гражданской войны.

Верт пошел к двери, и на пути взгляд его встретился с взглядом Маркэнда. Он остановился. Верт вынес этим людям смертный приговор и потом отложил его исполнение; ликуя, они толпились вокруг стола. Маркэнд и Верт были одни, лицом к лицу.

– Вы откуда?
– послышался решительный голос, и Маркэнд отметил в нем скрытую горячность.

– Из Нью-Йорка.

– Из города?

– Да.

Верт кивнул, как бы самому себе.

– Как вы попали сюда?

– Я работал в Канзасской организации. Местное руководство пригласило меня на съезд.

Верт уловил возмущение во взгляде Маркэнда, и Маркэнд понял это. Его удивило, что Верт просветлел и улыбнулся.

– Вот и прекрасно, - сказал он, - очень рад, что вы с нами. Приходите на все заседания, когда угодно, сколько угодно.

Его окружила большая группа людей.

– Даллас?
– послышался его четкий возбужденный голос. (Сенатора Далласа в комнате не было.) - Даллас - осел. Потому-то мы и посылаем его в Вашингтон. Он там будет в своей тарелке.
– Никто не обращал внимания на Маркэнда.
– Пусть Ян Януссен держится за свои цифры и за свою Нагорную проповедь.
– Верт смеялся.
– Все остальное сделаем мы. Но нам нужно пятьдесят таких, как Даллас... Вы должны найти их. Честных последователей Эндрью Джэксона или Эйба Линкольна. Мы всех их пошлем в сенат. (Взрыв смеха.) Разве вы не понимаете? Пока у нас там будут сидеть люди, которые умеют произносить нужные речи и рекламировать Лигу, банкиры не посмеют проглотить нас. Придется им поиграть с нами в мяч. А большего мы не вправе ожидать.

– Именно так, - раздался хриплый голос редактора Барни.
– Если у массы нет ни ума, ни денег, мы должны защищать ее патриотическими речами.

Чей-то тихий недовольный голос попытался возразить. Борт оборвал его:

– Вам сказано, что делать... Не старайтесь понять!

И тридцать вождей воинствующего фермерства вереницей потянулись к двери.

Маркэнд стоял у входа в зал, где Барни делал доклад об изданиях Лиги; к нему присоединился Ян Януссен. Сельский банкир был крепкий пожилой человек с сонным, неподвижным взглядом и суровым ртом. Он был привержен к букве Библии.

– С Нагорной проповедью в качестве программы, - говорил он, - я надеюсь стать губернатором.
– Ему понравилось, как Маркэнд слушает его, и он пригласил его позавтракать. Знакомым, городским духом пахнуло на Маркэнда от восторженных слов этого человека; он узнал в них привычные интонации приказчиков табачных лавок, официантов закусочных, коммивояжеров у стоек баров. Маркэнд почувствовал себя одиноким. У дверей ресторана они столкнулись с невысоким господином лет шестидесяти, запакованным в беличью шубу; из-под его широкополой шляпы торчали густые, совершенно белые волосы.

– Познакомьтесь: сенатор Даллас, - сказал банкир.
– Позавтракаете с нами, Чарли?

Когда тот вылез из своей шубы (тесемочный галстук, крахмальная манишка, костюм из темной шерстяной ткани), Маркэнд почувствовал: вот этого человека можно любить. Немудрено, что он не был "за кулисами" съезда. У Далласа было детское лицо (и детский аппетит); голубые глаза с нежностью устремлялись на ближнего или с гордостью - на конституцию и революционных предков. Ко всему, что лежало посередине, к миру, где люди покупали друг друга, продавали и уничтожали, он был слеп. Из главного города своего округа, где он занимался юриспруденцией и произносил речи на всех патриотических митингах (великий оратор был Чарльз Ф.Даллас), он был призван послужить штату в качестве сенатора. Таким образом, добродетель все еще вознаграждалась, и США, поскольку Даллас являлся их представителем, все еще оставались страной Вебстера и Эйба Линкольна. Он со вкусом съел две тарелки бобов со свининой и кусок пирога, запив все это несколькими чашками кофе.