Мальчик остановился шагах в десяти от него.

– Я пришел сказать, что я больше не позволю матери вести ваше хозяйство.
– Он с трудом находил слова. Проще было бы драться, чем разговаривать; но то, что Маркэнд стоял перед ним голый, обезоружило его.
– Я пришел сказать, чтобы вы объявили моей матери, что она больше вам не нужна. Если вы не сделаете, как я говорю, я изобью вас.

– Погодите минуту, - сказал Маркэнд. Он вошел в дом, надел башмаки и брюки и возвратился. Капли воды еще блестели на его груди.
– Теперь повторите, что вам нужно.

– Я сказал вам: оставьте мою мать в покое... Сидите тут один, а еще лучше - убирайтесь в свой город и там ищите себе других шлюх.

Маркэнд подошел ближе и, схватив мальчика, поднял его на воздух. Гарольд не был ни слаб, ни труслив, но его обезоружила неожиданность нападения, сумятица в его душе и что-то в выражении лица Маркэнда. Он слышал свой голос: "Шлюха... шлюха..." Он оскорбил мать и себя самого; стыд и страх обуревали его. Маркэнд на руках донес его до калитки; он держал его крепко и бережно. Он сбросил мальчика вниз, на дорогу. Гарольд перекувырнулся, но не ушибся и встал на ноги. Маркэнда уже не было видно.

"Я назвал ее шлюхой, я назвал ее шлюхой!" - звенело у Гарольда в ушах. Он медленно пошел по дороге.

На заре Маркэнд проснулся с мыслью о сыне. Он лежал в постели и видел перед собою лицо Тони.
– Предательство! Мой сын чувствует, что я предал его. Нелепость!
– Он стал думать о Гарольде Горе. Юноша озлоблен, он подозревает свою мать и Маркэнда - нелепость. Но он глубоко и слепо чувствует предательство матери - справедливое чувство. Маркэнду трудно понять это чувство; немудрено, что Гарольд не сумел найти для него правильных слов. Но оно справедливо. А Тони... Разве предатель отец, отлучившийся из дому на несколько месяцев? Навсегда? Нелепость. И все же Тони прав.

Это внезапное пробуждение на заре с мыслью о Тони (и как тень этой мысли - Гарольд) стало привычкой. Маркэнд вставал с постели усталый. Он начал худеть. Он не ответил Элен на письмо.

Однажды днем, когда он сидел в саду и строгал пахучие мягкие сосновые доски для книжной полки Деборе, Люси Демарест в белой полотняной амазонке и черных сапогах вдруг очутилась перед ним.

– Здравствуйте!
– сказала она.
– Вот я и разыскала, где вы живете.

– Здравствуйте, - сказал Маркэнд.

– Я вам не помешала?

– Нет, ничего.

– Может быть, зайдете как-нибудь вечерком к чаю?

Маркэнд покачал головой.

– Так заняты, что некогда ходить по гостям?

– Я уже месяц не был в городе.

– Вы никогда не выходите из дому?

– Я гуляю по окрестностям.

Она внимательно смотрела на него.

– Что вы делаете сейчас?

– Вот - строгаю доску...

– Пойдемте прогуляемся немного.

– Сейчас?

– А почему же не сейчас?

Какая-то тяжесть навалилась на него; горячий туман застилал солнце; он последовал за девушкой. Она вывела свою лошадь к началу холмистой дороги за каменоломнями. Там она привязала ее.

– Поло привык ожидать меня. Интересно, о чем он думает, когда я исчезаю на несколько часов?

– Ни о чем, - сказал Маркэнд.

– Пожалуй, вы правы. Не о чем ему думать.
– Она посмотрела на него так, словно ей в первый раз пришло в голову, что он - человек.
– Но вот вы, говорят, уже давно здесь и все время живете совсем один. Должно быть, у вас есть о чем подумать... Нет-нет, можете не отвечать. Я не допытываюсь. Это, право, не имеет значения.

Они шли медленно, по жара была мучительная. Маркэнд чувствовал, как взмокла от пота его распахнутая рубашка. Девушка вынула из-под лифа платок и, приподняв тонкую ткань, вытерла пот на груди. За лугом начиналась роща; солнце было уже за деревьями, и роща отбрасывала густую тень.

– Пойдем посидим там, - сказала девушка. Она повела его в рощу. Маленький ручей смеялся на дне оврага; там было прохладно и уединенно.

Девушка легла на спину и взглянула на Маркэнда. Он видел, как она платком вытирала грудь; пуговица на ее лифе осталась незастегнутой. Он опустился на колени возле нее и, расстегнув остальные пуговицы, распахнул лиф. Ее груди были обнажены. Он долго смотрел на них, потом поцеловал. От них шел влажный и сладкий запах. Он стал ласкать их, накрыв ладонями. Что-то было в них слабое и нетвердое, хотя это были молодые, совершенные по форме груди. Не хватало им женского. Это вызвало в нем желание смять их. Он сдержал свой грубый порыв и заглянул в глаза Люси, холодные и выжидающие. У него вдруг появилось странное чувство, словно эти глаза жили отдельно от тела и наблюдали, как оно наслаждается. Он прикрыл ее грудь.

– Что случилось?
– спросила она, не шевельнувшись.
– Почему вы это сделали?

– Я думаю - так нужно.

– Боитесь "погубить" меня? Не бойтесь.

– Нет, не потому.

– Я вам не правлюсь?

– По-настоящему - может быть, нет.

Она стала тяжело дышать; его отказ возбуждал ее больше, чем его ласки.

Он знал, что, если сейчас он не возьмет ее, она его возненавидит. Вдруг он испугался.

– Простите, - сказал он, - со мной творится что-то непонятное.