Голова падает на согнутые руки, она всё это время становилась тяжелее и тяжелее, что я уже не выдержала и плюнула на правила «должна» и «надо» отличницы-тепличницы.

До уха долетает легкий свист, возвещающий о том, что дверь на кухню приоткрыли. Резко принимаю вид стойкого часового на посту, выпрямляюсь, быстренько беру в руки ручку, которая откатилась на край кухонного стола.

Сижу спиной к двери, поэтому шаги скорее ощущаю восьмым чувством. Денис обходит меня, край стола и присаживается напротив. Стараюсь неловко прикрыть чистый лист, сгибаю его, чтобы не было понятно, как бездарно я провела последние полчаса.

И что это был за бзик принудить меня засесть за уроки? До сих пор не пойму. Да-а, когда-нибудь я пойму этого невозможного одноклассника, когда-нибудь обязательно проникну в его невероятные мысли. Когда-нибудь…

— Я написал, возьми. — Денис протянул мне свой лист, исписанный аккуратным почерком. Таким же красивым, как тогда в книге.

Пробегаюсь глазами по написанному и понимаю, что передо мной полный анализ стиха. И неплохой такой анализ. Совсем неплохой! Да что увиливать, я бы лучше не написала не то, что сейчас, даже в добром здравии.

Он ненормальный. Совершенно сумасшедший. Как?! Как он это делает…

— Ты всё умеешь, да? — Спрашиваю шепотом, потому что сейчас вот вдвойне стало стыдно за свою лень и апатию.

— Нет. — Отвечает, как ни в чем не бывало. Бесподобно! Просто бесподобно…

Что я такого сегодня пережила, что не смогла собрать себя на какой-то школьный анализ? Да в общем-то ничего такого и не пережила. Но вот он Денис, Денис Соломонов, который ещё полтора часа еле отвоевал себе право взглянуть на маму хотя бы через перегородку, чуть не подрался с охранниками, не накостылял дежурному врачу, приносит мне домашку по литре.

Когда ему выдавали силу и волю, я стояла в какой-то другой очереди. Явно!

— Я… — Медленно двигаю лист к сложенным в замок рукам Дениса. — Не могу принять.

— Почему? — Такой искренний вопрос, без подвоха, не ради словца, ему правда интересно. Ох, мамочки, он сведёт меня с ума.

И где та непробиваемая тишь, гладь, штиль? Так, нет, не нужно нам того спокойствия. Всё, в прошлом. Пусть лучше будет так. Да!

Поднимаю глаза и стараюсь смотреть открыто, подавить стыдливую мимику и оправдывающиеся интонации.

— Я должна справиться сама. — Беру паузу, потом добавляю уже честнее. — Точнее осилить.

Поджимаю губы, бесшумно вдыхаю, но чувствую, как неестественно поднимаются плечи. Не вдох, а вздох какой-то, ох, Мия, Мия…

— Да, согласен, какой-то дурацкий способ сказать «спасибо». — Денис подтягивает листок ближе к себе, но не убирает, не складывает его.

Что? Это благодарность? Мне?

— Сказать «спасибо»? — Спрашиваю как на духу.

— Да. Мия, спасибо за то, что съездила со мной, не испугалась ни охранников, ни буйволов отцовских, уговорила врача, поверила, что Рубина почувствует моё возвращение, что сейчас здесь, ты всё ещё здесь. Спасибо!

Неожиданно. Искренне. Сильно.

Мне захотелось сжаться в комок, накрыться одеялом, лишь бы на меня не смотрели, меня не видели. Боже, это так непривычно, что я застеснялась, как маленькая девчонка. Ей-богу, детский сад, младшая группа!

Понимаю, нужно что-то сказать, ответить, но не знаю, как и что. Как и что?

— И тебе, Денис, спасибо. — Лучший отклик на благодарность, честный и прямодушный, это ответная благодарность.

Тем более мне-то точно есть за что сказать ему «спасибо». Тоже мне! И как ещё додумалась стесняться. Сама должна была первой поблагодарить. За всё. Вот также открыто и прямо.

— Ты расскажешь мне, откуда знаешь, как вести себя в таком случае?

Нет, только не это… Я так боялась, что мы вернёмся к этому, что он запомнит.

Хмурюсь, не хочу скрывать, как неприятна мне эта тема, этот скользкий, опасный путь, путь в никуда: когда вспышки в темноте слепят глаза, не давая даже сморгнуть. Нет, нет, только не сегодня. Не сейчас.

— Сегодня я готов был уйти. То стекло, что разделяло нас с Рубиной в палате, могло остаться на всю жизнь и становиться только толще. Ты не сдалась, ты знала, что она повернётся и увидит меня. Мия, откуда?

Закрываю лицо руками. Воспоминания давят. Всё давит, будто ему дали команду «фас». Не люблю разговаривать о себе. Не люблю рассказывать, ворошить, потрошить. Это тяжело, больно. Стыдно.

Он и так знает про Тузова. Не нужно ещё и про маму. Нельзя!

Мотаю головой в надежде, что Денис поймёт этот знак. Словами сказать не могу.

«Мысль изреченная есть ложь…»

И он понимает. Чувствую, как обнимает со спины, лбом упираясь мне в шею. Вздрагиваю.

Опять неожиданно. Искренне. Сильно!