Мужчины, заинтересованные в ее особе, получали от старухи Харт возможность побыть наедине. Тереза в эти встречи в пустом директорском кабинете сидела, словно набрав в рот воды. Боялась, что если ее нрав проявится и спугнет клиента, старуха Харт лично поколотит ее, а если не ее так еще хуже — брата. Анри не заслужил побоев, он был таким, каким хотела быть Тереза, если бы могла. Нежным, добрым… Ради него стоило потерпеть все это…

Один покупатель трогал и нюхал ее волосы, другой заставил показать зубы. Терезе очень хотелось по-настоящему «показать ему зубы», но она благоразумно сдержалась. Третий стал лапать за грудь и дрожал при этом как эпилептик, но старуха тут же влетела в комнату и прервала экзекуцию. Подглядывала не иначе.

Но сделки все не было. Как поняла Тереза, старуха заломила за нее какие-то баснословные деньги. Тереза кипела от бешенства, понимая, что ее долг будет хорошо если десятой, а то и сотой частью тех денег, которые она выручит за ее продажу. И половину придется отдать этой чертовой старухе, а за что спрашивается?!

То, что первую ночь можно было бы не продавать, а отдать любимому, Тереза даже не рассматривала. Конечно, можно! Если ты дочка графа и у тебя целый дом слуг и лакеев. А если ты тут и это твоей единственный шанс отделаться от долгов — лучше уж продать, чем отдать за так.

Анри ничего не знал, пока одна из «доброжелательниц», влюбленная в здоровяка Хью и возмущенная его привычкой дарить Терезе яблочки, не донесла до него, что "скоро твою мерзкую сестрицу обрюхатит банкир Хельстром! Или может сам мэр заглянет на огонек? А может мистер Флигель, который владеет борделями, а?"

Когда Тесс пришла в их жалкую комнату после работы, от которой ее никто не освобождал, Анри был бледнее обычного.

— Тесс… ты подписала договор о праве первой ночи? — спросил хрипло.

Тереза застыла в дверях, и впервые краска бросилась ей в лицо. Она не краснела, когда ее лапали за грудь, когда она флиртовала с булочником, чтобы он подарил пирожное, которое она отдавала Анри.

Но сейчас она покраснела — удушливо, яростно, мучительно. Потому что перед ним одним Тесс хотела остаться той старой Терезой, юной чистой девочкой с улицы Черемухи.

— Прости. У меня не было выбора.

— Боже! — он упал на постель, выпустив куски простыни, что она прибила к стенам, чтобы он мог самостоятельно садиться. — Боже, ну почему я не умер!

— Не говори так! — она кинулась на него и обняла. — Совсем спятил! Ты все, что у меня осталось!

— Калека! Обуза!

— Ты поправишься. Не безнадежно…

— Тесс! Хватит! Я не желаю, чтобы ты продавала себя, ты слышишь?!

— Ты думаешь, я этого хочу?! Но какой у нас выбор?!

Она с яростью поднялась и пнула тюфяк подальше. Устроилась и легла спать.

Но через полчаса Анри завозился и Тереза тут же вскинулась.

— Что?

— Ничего, я сам… — он приподнялся и потянулся за водой. Выпил стакан. — Прости меня, — прошептал едва слышно. — Я знаю, что ты готова на все, чтобы вытащить нас, но я хочу, чтобы ты осталась моей Тесс.

— Я всегда останусь твоей Тесс, — она улыбнулась ему. Хотя в глубине души уже знала — той Тесс Доплер, что видела как погибли ее родители и как изломало ее брата, уже не существует. Та Тесс давно бы сгинула тут в этом приюте с калекой-братом, под гнетом старой грымзы Харт.

А Тереза Доплер не собиралась погибать.

Одним вечером к старухе примчался посыльный, она засуетилась, велела Терезе помыть голову и готовиться вечером поехать в город.

Харт надела лучшее свое платье, завила седые пряди в нелепые кудряшки у висков, нарядила Терезу в чье-то довольно приличное пальто и лично заплела ей волосы. Даже шляпку откуда-то достали. Она уже лет десять как из моды вышла, но другой не было.

Они взяли извозчика и поехали в Верхний город, туда, где жили сливки местного общества. Прогулялись по мощеным тротуарам. В их квартале Перетечье, который вечно подтапливался реками, сырость слякоть и грязь были настолько привычны, что Тереза, слушая вместо хлюпанья стук каблуков, даже растерялась поначалу. Как же быстро все забывается, — подумала она. — Ведь раньше это было привычно.

Вдоль улиц горели газовые фонари, проезжали извозчики, а дважды, гудя клаксонами, рыча двигателями и ослепляя алхимическими фарами всю улицу, промчались автомобили. Поговаривали, что в Междуречье их уже целый десяток набрался, а ведь изобрели не больше десяти лет назад! У мэра так и вовсе было два! Ну еще бы, разжился, старый взяточник.

Тереза с жадным вниманием разглядывала прогуливающуюся публику. Бегали посыльные, ходили служанки и рабочие, но даже они отличались от тех, кого она привыкла видеть в приюте. Все были одеты в добротную чистую одежду, на мальчишках были кепи, на девушках аккуратные капоры и косынки. И ни у кого подол не был замаран в грязи, а каблуки салютовали бодрое «цок-цок-цок», вместе их привычного «хлюп-хлюп-хлюп».