Эгиль остекленевшим взглядом смотрел на подростков. Отчётливо понимал, что его сейчас изобьют и хорошо, если не до смерти. Хорошо, если после этого он как-то доползёт домой. Но если нет… Если он умрёт в этом грязном тупике… От мыслей об этом колючая тьма расползлась по телу, проступая не только чёрными линиями, но и редкими тонкими шипами. В тот момент, когда глаза Эгиля полностью почернели, весь его страх перекинулся на обидчиков. Он не помнил, что именно произошло дальше, только крики ужаса и топот убегающих ног. Эгиль боялся, что после этого случая его точно нарекут магом, но либо у тех подростков тоже не осталось отчётливых воспоминаний, либо им не поверили.

Сложно было сказать, новые способности больше впечатлили или напугали, точно Эгиль знал одно — он не хотел снова их применять. Это больно. Это чревато внешними изменениями. Это слишком жестоко, даже если заслуженно. Это вполне могло закончиться тем, что неизвестная сила в итоге поглотит его самого.

Тем временем близнецы, когда немного подросли, оказались довольно проблемными детьми. Лауге был слишком прямолинеен, из-за чего часто обижал других детей. Ему было слишком сложно привить корректность и объяснить, что какой бы правильной ни была правда, не надо постоянно ею во всех тыкать. Исаак слишком любил врать и отказывался воспринимать слова о том, что это нехорошо и неправильно. Оба слишком любили проказничать, выводить окружающих на эмоции. Сохранять с ними спокойствие мог только Эгиль, который даже отчитывал с эмоциональным диапазоном табуретки. Близнецы его уважали, боялись и считали старшим братом.

Эгиль о близнецах беспокоился, как о родных, ведь странности, которые они проявляли, только укрепляли подозрения о схожей судьбе. А значит, рано или поздно их могли заподозрить в связи с магией. Если не уследить, они могли в раннем возрасте столкнуться с более серьёзными проблемами, чем отсутствие друзей. Последнее и так наблюдалось: одних детей пугала одноглазость, другие из-за этого начинали задирать. Лауге отталкивал не только излишней прямотой, но и резкой реакцией на чужую ложь, потому что в детстве плохо понимал разницу между ней и простой выдумкой, а ещё на вопросы взрослых он мог отвечать только честно, за что был прозван стукачом и крысой. Исаак совершенно не умел смеяться, что при долгом общении начинало напрягать. Он был ненадёжен из-за того, что любое его слово могло оказаться ложью. Пугал тем, что иногда путал реальность с выдумкой, но хуже было то, что подобное могло случиться с теми, кто был рядом. Особенно если рядом не было Лауге. Словно они уравновешивали друг друга.

Близнецы очень сильно дорожили друг другом. Исаак был единственным, кому Лауге прощал лживость, ведь знал, что в делах на него всегда можно положиться. Лауге был единственным, кто понимал, что на самом деле хотел сказать Исаак. Их сущности были противоположны, но вместо того, чтобы пребывать в вечном конфликте, близнецы решили дополнять друг друга. Ведь жизнь невыносима, когда в ней не на кого положиться.

Понять и принять особенности близнецов смог только Эгиль. На примере своего страха он знал, что поведение Лауге и Исаака было обусловлено не тем, что они хотели быть такими, а тем, что такими их заставляла быть иная сила. К тому времени Эгиль почти полностью разобрался с собственными силами, поэтому видя, что у близнецов они развивались быстрее, учил самоконтролю. Учил, как принять влияние осколков и как с ним ужиться. Они были благодарны и видели в Эгиле пример, к которому надо стремиться, поэтому пытались копировать как его поведение, так и манеру одеваться. Первое, в силу возраста, получалось не очень хорошо, зато из-за второго их уже до замка прозвали тёмной троицей. Даже со стороны они выглядели как те, кому суждено разделить одну судьбу.

Склонность к проказам с возрастом никуда не делась, зато близнецы научились применять на благо делу свои способности. Когда об этом узнавал Эгиль — ругал, но ведь он не мог всегда за ними уследить. Особенно в школе. Они были ночным кошмаром учителей, зато множеством сорванных уроков заслужили любовь части одноклассников. Хлипкую, недолговечную любовь, но лучше так чем быть изгоями. Родителей часто вызывали в школу, однако они были слишком мягки к детям и не могли как следует отругать. Неприятности возникали, когда из-за занятости родителей вместо них вызывали Эгиля. Его в излишней мягкости упрекнуть было нельзя.

Сам Эгиль уже достиг совершеннолетия и должен был во всю помогать отцу. Он был хорош как в стрельбе, так и в установке ловушек, но вместе с тем всеми способами избегал охоты. Тут спасением стало рождение тройняшек: две сестры и брат. Даже с учётом достаточно взрослого первого брата, от Эгиля в заботе о детях было куда больше толку. Так что он взял детей на себя, чтобы к работе могла раньше вернуться мать. Благодаря самоконтролю, тройняшкам даже почти не приходилось плакать из-за его появления.

Если не считать косых взглядов и усиления влияния осколков, жизнь складывалась совсем неплохо. Эгиль надёжно прятал страх всего и вся за насмешкой, надменностью и холодностью. Лауге научился умалчивать то, что не стоило говорить, зато умело вытягивал правду из других. Исаак стал ещё искуснее во лжи и находил забавным то, как легко одурачить других людей. Хорошая стабильность, если не считать одного: изменений во внешности, которые нельзя было скрыть одеждой. И которые всё сильнее отличали их от родственников.

Когда близнецам исполнилось тринадцать, а Эгилю — двадцать два, они услышали зов. В тот момент Эгилю пришло понимание того, что такое случалось уже не раз и что зов не пройдёт, он станет только настойчивее, пока не начнёт приносить ощутимый дискомфорт, пока не захватит волю и разум, лишь бы отвести туда, где должны собраться хранители. Это было первой причиной, почему он решил, что нужно уходить. Вторая заключалась в том, что окружающие в любой момент могли от перешёптываний о причастности троицы к магии перейти к активным действиям. Тем самым, когда магов в лучшем случае изгоняют, а в худшем — передают в церковь, перед этим обвинив во всех несчастьях за последние годы. Не стоило дожидаться такого развития событий, не стоило подвергать опасности семьи.