– У кого это - у вас?

– У тебя и твоего Сиплярского.

– С чего это он - мой?

– Ну не твой. Слушай, не трогай ты меня!

– Если ты так будешь себя вести, я брошу вас здесь - живите, как хотите, я тоже не железная! Я устала от вашей семейки!

И она заплакала - просто слезы полились, а глаза оставались открытыми.

– Ну и ты туда же!

Он посадил её на диван и обнял за плечи.

– Ты же самая сильная, это Ирина совсем дурой стала, чем больше лет, тем тупее, а ты-то - закаленный кадр.

Он понимал, что несет обидную чепуху, но иначе не умел. Впрочем, на неё действовали его прикосновения, они расслабляли её.

– Афа, все-таки нужно что-то решать, Ирина может сорваться. Ты что, её уже совсем не любишь?

– Да пойми ты, у меня теперь другое видение жизни, и я стал другим (он вдруг осознал, что повторяет слова Елены), любишь - не любишь... Вот пойми - в Москве шум, гам, люди гребут под себя всякую чепуху, ширпотреб, интересы у них - как бы прорваться к благосостоянию, как бы стать побогаче, чтобы другие завидовали. А те, кто завидуют, сидят и шипят от зависти, глядя в телевизор на все это беспрерывное шоу, на блеск и комфорт. Настоящей жизни нет. А вот вчера передавали - альпинисты поднимались два месяца на гору в Гималаях, и капитан умер от истощения. Вот тебе два полюса - дешевая клоунада и самоотверженность ради непонятной никому цели, по понятной только им. И я хочу обрести свою цель, свой смысл. У нас в доме "говорящая бумага", а вам до лампочки - она же не печет блины и не шьет платья от Карден...

– Ты вот о чем...
– она печально усмехнулась.
– Понимаешь, я её просто боюсь.

– Боишься?
– изумился он.

– А ты посмотри на себя. Ты же почти сумасшедший. И потом, вспомни, как экспериментаторы радовались открытию радиоактивности, а потом умирали в мучениях, а что было со многими после посещения всяких культовых или таинственных мест?

– Ты думаешь, что эти бумаги древние?

– А если и нет, то с какой целью они созданы и кем?

– И что теперь, из-за этого страха перед неизведанным мне их теперь выбросить?

– Я боюсь их, - повторила она.

– Но они могут исполнять желания!

– Тем более...

– Ну ты, старуха, даешь! Тогда и жить не стоит, если бояться желаний.

– Может быть и не стоит. Давай не будем, Афа? Ты лучше поговори с Ириной, а потом все вместе соберемся и решим - как нам быть. Ты давно с ней спал?

– Тьфу ты, ну ты! Оказывается я забыл про свой супружеский долг! Ну ты и ляпнула! Я тебя тоже могу спросить: а ты...

– Не нужно, Афа. Я тоже устала.

– Да зашла бы к соседке, она, кстати, рисует картины, поговорили бы, обсудили бы нас, мужиков.

– Дурак ты и ничего не понимаешь.

– Нет, я понимаю! Я понимаю, что я должен дарить свои эмоции тебе, жене, детям, или вот, Гарику, чтобы этому кобелю было хорошо и тепло от моей ласки, чтобы он понимал, что он мне нужен, что я его накормлю, выгуляю и защищу. Все эти собачьи радости теперь не для меня. Я не хочу быть рабом, угождающим эмоциональным потребностям. Хочет разводиться - разведемся! Из-за чего проблемы?! Я что-то ни черта не пойму! Ну, есть потребность в еде - едим, в сексе - занимаемся до изнеможения, внимание оказать пожалуйста, развеселю, вот я - массовик-затейник! Но пойми - есть и иное, чему можно отдаться целиком, что захватывает все существо!.. Есть поиск смысла (он опять поймал себя на этой фразе)!.. Да что там, по-моему, вы просто меня ревнуете к этим бумагам ! А я, между тем, сделал не одно открытие...

– Потом, я устала, - уперлась Ольга.
– И мне нужно ехать, у меня встреча. Злой ты какой-то.

И она пошла вниз. Это деланное равнодушие действительно обозлило его.

"Она специально испортила мне настроение, знает, что я теперь не смогу работать."

Он лег и продолжал размышлять: "Ну хоть проблема очерчена. С Ириной поговорить придется. Ольга, по-моему, готова нас отсюда выпереть. Я действительно ни с кем не сплю, а хочу, чтобы меня понимали, чтобы участие принимали. Не выйдет, братец, тут либо гарем, либо семья. Но я действительно остыл к семье - они сами по себе, я сам по себе. Какие-то вредные натуры! Или я их такими делаю? Забирают меня эти листы, засасывают... А вся прежняя жизнь словно куда-то рухнула, мне кажется, я и родился только что. Злой, говорит. Да ни фига я не злой. Просто спешу снять проблему или вопрос и говорю прямо, для ясности... А что это Елена про тайну кричала? И картины у неё конечно..."

– К тебе там Сиплярский пришел!
– позвала Ольга.
– А я ухожу, не забудь - о чем я просила.

– Надо было сказать, что меня...

– Нет, что ли?
– Сиплярский, улыбаясь, поднимался наверх.

– Иду, иду!
– и Афанасий чуть не сшиб Александра Антоновича.
– Давай на улицу, а то, что здесь сидеть в духоте?

Ольга развела руками - мол, сам ворвался, но было понятно, что она специально не препятствовала.

– Там у меня бардак, - потянул Афанасий Сиплярского за рукав на улицу.

– А я думал ты там порнушку смотришь - так ты взволновался, - съязвил обиженный Сиплярский.

– Был я у нее. Она считает, что ты пытался её изнасиловать, - ответил тем же Афанасий.

– Да ты что! Вот Манда Прометеевна! Она что, сучка, дело мне решила навесить?

– Ты потише ругайся.

Они сели на скамейку, но Сиплярский тут же вскочил:

– Я сейчас пойду, все выясню!

– Да угомонись ты! Она ничего предпринимать не будет. Она говорит, что ты ей в вино чего-то подсыпал.