Не успел я привести себя в порядок, как в коридоре появилось новое действующее лицо: невысокий седовласый мужчина с лихо закрученными усами, одетый в старомодный черный костюм с бабочкой. Как мне успела на ухо шепнуть Тереза, этот мужчина оказался камердинером по имени Стефан.

– Прошу за мной, господин поручник!
– Немного повысил меня в звании камердинер. Вежливо поблагодарив, стараясь не особо сильно стучать каблуками своих сапог (нам с Терезой предложили не разуваться), иду следом за Стефаном, едва заметно бегая глазами, стараясь оценить обстановку вокруг. Если сказать кратко - господин Ковальский жил в богатом и очень уютном жилище в викторианском стиле, что подтверждалось обилием дерева и старинных тяжелых портьер. Хотя, вполне может быть, что я ошибаюсь - все-таки мне не довелось быть искусствоведом, да и не сказать, что вашему покорному слуге когда-нибудь было интересно узучать, в каком стиле было обставленно то или иное помещение и все мои познания основываются на уроках мировой художественной культуры, которые проводились в одной из средних общеобразовательных школ Москвы. Впрочем, запомнилось мне из тех далеких уроков совсем немногое: разве что, викторианский стиль, который был характерен обилием дерева и различных старинных предметов (хотя сейчас для меня, независимо от места, где я нахожусь - все оказывается старинным). Еще в памяти всплыло, что был такой стиль со смешным (для школьника) названием "рококо", но вот только чем он мог охарактеризоваться - этого я так и не вспомнил.

Как-то незаметно для меня Тереза откололась от нашей процессии, и, повинуясь приглашающим жестам камердинера, вошел за очередную массивную деревянную дверь, которая тут же за мной и захлопнулась. В голове тут же почему-то всплыли мысли о каком-нибудь квесте-страшилке, кои были достаточно популярны в мое времени. Впрочем, страшилками тут и не пахло, поскольку я оказался в библиотеке. Да-да, в библиотеке, небольшой такой, тоже выполненной в каком-то определенном, отчего-то знакомом, но неизвестном мне стиле: небольшое количество деревянных книжных столов, изредка украшаемых различными дорогими элементами отделки; деревянный панельный потолок; большое стрельчатое окно.

Хозяина всего этого великолепия я заметил не сразу - очень уж сильно у меня разбежались глаза, когда я увидел все это великолепие. Даже возникло ощущение, что я не приехал в гости к совершенно незнакомому мне человеку, а оказался на настоящей экскурсии в каком-нибудь дворце-музее и случайно отбился от группы экскурсантов, поэтому и не слышу никаких пояснительных речей экскурсовода.

Первым молчание прервал пан Ковальский:

– Прекрасная погода, не правда ли?

Первый вопрос, с которого началась наша беседа, несколько выбил меня из колеи. Так случилось, что в своем прошлом-будущем я уже раза четыре знакомился с родителями своих "пассий". И так получилось, что все эти разговоры начинались, как минимум, со взаимного знакомства. Тут же, вопрос про погоду, несколько выбил меня из колеи, но, опомнившись через десяток секунд, я все-таки ответил:

– Да, хорошая. Но мне по душе больше лето.

Пан Ковальский неожиданно улыбнулся:

– Тереза тоже любит лето.

Попытавшись вежливо улыбнуться в ответ не старому еще мужчине, расположившемуся в уютном кресле-качалке, я попытался повнимательнее рассмотреть говорившего. Если попытаться охарактеризовать его кратко, может хватить буквально двух слов - "аристократ недорезанный". Во всяком случае, в моем понимании именно так сказали бы революционные матросы, если бы местом действия была не Варшава, а Петроград и год не тысяча девятьсот тридцать девятый, а тысяча девятьсот семнадцатый. Во всяком случае, пан Ковальский идеально подходил под описание "человека голубых кровей", во всяком случае - в моем понимании. Высокий мужчина, облаченный в черный, явно очень-дорогой костюм неизвестного зарубежного мастера, держал в своих изящных длинных пальцах бокал красного вина из которого с чувством (сразу видно знатока) делал редкие аккуратные глотки явно дорогого напитка.

Неожиданно, пан Ковальский жестом пригласил меня присесть в точно такое же кресло-качалку, находившееся прямо напротив него. Ненадолго наступила тишина, лишь изредка прерываемая едва слышимым дыханием двух мужчин: меня - простого бронетанкового подпоручника с невероятной судьбой: родившегося через полвека после описываемых событий; и местного олигарха, владельца "заводов, газет, пароходов".

Разговор, в очередной раз начал хозяин дома:

– Вы делаете мою дочь счастливым.

Голос нестарого еще дворянина звучал одновременно ласково и взволнованно. После небольшой паузы, которую взял пан Ковальский, его голос наполнился едва заметным металлом:

– Я хочу своей дочери только счастья, поэтому желаю знать, какие у вас на неё планы?!

Примерно такой вопрос ваш покорный слуга и желал услышать - во всяком случае мысленно я даже похвалил пана Ковальского, а сам поспешил ответить, выбирая при этом весьма осторожные формулировки:

– По-правде говоря, пан Ковальский, мы с Терезой весьма мало знакомы. Поэтому говорить о каких-то высоких чувствах не считаю честным. Мне с вашей дочерью весьма интересно общаться и... проводить время вместе.

Несмотря на все мои попытки аккуратно построить фразу, последняя её часть оказалась несколько двусмысленной, и, чтобы не дать подумать "папаше" о том, что мы с его дочерью успели "познакомиться поближе", я продолжил:

– Ваша дочка, пан Ковальский, удивительный собеседник!

Дворянин кивнул в знак благодарности, после чего перешел ко мне, не став лезть в "личные отношения с Терезой", то ли не обратив внимания на неоднозначность сказанной мною фразы, то ли все прекрасно осознавая и давая шанс своей любимой дочери спать с тем, с кем она хочет.

– Расскажите о себе, молодой человек?

Отказываться от рассказа о себе я не стал - тем более, что свою "легенду" уже вызубрил достаточно неплохо:

– Подпоручник бронетанковых войск Домбровский, служу при Генеральном Штабе. Отец - погибший в войну с большевиками, кавалерийский поручник Станислав Домбровский, прежде служивший в Царской Армии и воевавший в годы Великой Войны против германцев в Пруссии, Прибалтике. Мать - русская. Ирина Алексеевна Домбровская, урожденная - Семенова, служила сестрой милосердия при военном госпитале, где и познакомилась с моим отцом, вскоре они обвенчались, а потом уже родился и я...