В тот вечер Батшеба испытывала подлинное отчаяние и острую потребность в сострадании и дружеском участии, оплакивая утрату единственного преданного друга. И вот она надела шляпку и плащ и направилась к домику Оука. Солнце только что зашло, и дорогу освещал бледно-желтый, как первоцвет, месяц, народившийся всего несколько дней назад.

Окно ярко светилось, но в комнате никого не было видно. Она взволнованно постучала, и тут же ей пришло в голову, что, пожалуй, ей, одинокой женщине, не пристало посещать жившего в одиночестве холостяка; впрочем, он ее управитель, она всегда может зайти к нему по делу, и в этом нет ничего предосудительного. Габриэль отворил дверь, и свет месяца упал на его бледный лоб.

– Мистер Оук...
– глухо проговорила Батшеба.

– Да, я Оук, - отвечал Габриэль.
– С кем имею честь... Ах, что я за дурень, не узнал вас, хозяйка!

– Да я скоро уже не буду вашей хозяйкой, так ведь, Габриэль?
– с горечью сказала она.

– Да нет... Я думаю... Но входите, мэм. Ах, я сейчас зажгу лампу, растерянно бормотал Оук.

– Не надо. Не беспокойтесь из-за меня.

– Ко мне редко приходят в гости леди, и боюсь, у меня нет никаких удобств. Не угодно ли вам сесть? Вот стул, а вот другой. К сожалению, стулья у меня простые и сиденья деревянные, довольно-таки жесткие. Но я... собираюсь завести новые.
– И Оук пододвинул ей два или три стула.

– Ну что вы! Они достаточно удобные. И вот она уселась, уселся и он, и пляшущие отсветы камина скользили по их лицам и по старой мебели

...отполированной годами,

Ему служившей много лет {*}.

{* У. Барнс, Уок Хилл. (Прим. автора.)}

Вся домашняя утварь Оука поблескивала, бросая по сторонам танцующие блики. Этих людей, достаточно хорошо знавших друг друга, изумляло, что, встретившись в новом месте и при необычных обстоятельствах, они испытывают такую неловкость и скованность. Встречаясь на поле или у нее в доме, они не проявляли ни малейшего смущения. Но теперь, когда Оук стал самостоятельным хозяином, их жизни, казалось, отодвинулись в прошлое, к тем давно минувшим дням, когда они были едва знакомы.

– Вы, наверно, удивляетесь, что я пришла к вам... но...

– Что вы, ничуть.

– Но мне показалось, Габриэль, что, может быть, я вас обидела и потому вы уходите от меня. Это очень меня огорчило, вот почему я и пришла.

– Обидели меня? Неужто вы могли меня обидеть, Батшеба?

– Так я не обидела вас!
– радостно воскликнула она.
– Но в таком случае, почему же вы уходите?

– Видите ли, я раздумал уезжать за границу. И вообще, знай я, что такая затея вам не по душе, я живо выбросил бы это из головы, - искренне ответил он.
– Я уже договорился об аренде на ферму в Нижнем Уэзербери, и с благовещения она перейдет в мои руки. Вы знаете, одно время я получал долю дохода с этой фермы. При всем том я вел бы и ваши дела, если бы не пошли толки про нас с вами.

– Что такое?
– изумленно спросила Батшеба.
– Толки про нас с вами? Какие же?

– Не могу вам сказать.

– Мне думается, вам следовало бы сказать. Вы уже не раз читали мне мораль, почему же теперь боитесь выступить в такой роли?

– На этот раз вы не сделали никакой оплошности. Сказать по правде, люди толкуют, будто я тут все разнюхиваю, рассчитываю заполучить ферму бедняги Болдвуда и задумал в один прекрасный день прибрать вас к рукам.

– Прибрать меня к рукам? Что это значит?

– Да, попросту говоря, жениться на вас. Вы сами просили меня вам сказать, так не браните же меня!

Оук ожидал, что, услыхав это, Батшеба придет в ужас, как если б над ухом у нее выпалила пушка, однако вид у нее был ничуть не испуганный.

– Жениться на мне? Я и не подозревала, что речь идет об этом, спокойно сказала она.
– Это слишком нелепо... слишком рано... об этом думать!

– Ну, понятно, это слишком нелепо. Да я и не помышляю ни о чем подобном, думается, вы сами знаете. Разумеется, у меня и в уме не было жениться на вас. Вы же сами сказали, что это слишком нелепо.

– С-с-слишком рано - вот что я сказала.

– Прошу прощения, но я должен вас поправить: вы изволили сказать: слишком нелепо.

– Я тоже прошу прощения, - возразила она со слезами на глазах.
– Я сказала: слишком рано... Это, конечно, не важно... ничуть не важно... Но я хотела сказать одно: слишком рано... Только и всего, мистер Оук, и вы должны мне поверить!

Габриэль долго всматривался в ее лицо, но при слабом свете камина ему почти ничего не удалось разглядеть.

– Батшеба, - сказал он с нежностью и недоумением и шагнул ближе.
– Если бы мне знать только одно: позволите ли вы мне любить вас, добиваться вас и в конце концов на вас жениться... Если бы мне это знать!

– Но вы никогда этого не узнаете!
– прошептала она.

– Почему?

– Да потому, что никогда не спрашиваете.

– Ах! Ах!
– радостно засмеялся Габриэль.
– Родная моя!..

– Зачем вы послали мне сегодня утром это скверное письмо?
– перебила она его.
– Это доказывает, что вы ни чуточки не любите меня и готовы были меня покинуть, как все остальные. Это было прямо бесчеловечно с вашей стороны! Ведь я была вашей первой и единственной любимой, а вы - моим первым поклонником. Уж я вам этого не забуду!