– Нет. С едой в Бате плоховато, дело дрянь. Господь послал им питье, а еды не дал, и мне было прямо невтерпеж.

– А все-таки любопытное это место, - заметил Мун.
– Верно, и народ там прелюбопытный.

– Так ты говоришь, мисс Эвердин прогуливалась с солдатом?
– снова вмешался в разговор Габриэль.

– Да, и на ней было такое нарядное платье, шелковое, совсем золотое, все в черных кружевах и до того пышное, что, поставь его на землю, оно так бы и стояло само. Прямо загляденье! И волоса у нее были на диво причесаны! Ее золотое платье и его красный мундир так и сверкали на солнце, ух, какая красота! Их было видать даже на другом конце улицы!

– А дальше что?
– пробормотал Габриэль.

– А дальше я зашел к сапожнику Гриффину - подбить подметки, а потом завернул к пирожнику Риггу и спросил себе на пенни самых дешевых и самых лучших черствых хлебцев, а они оказались зеленые от плесени, хотя и не все. Вот я шел по улице, жевал хлебцы и увидал часы, да такие большущие, прямо со сковороду...

– Но при чем же тут наша хозяйка?..

– Я доберусь и до нее, коли вы не будете ко мне приставать, мистер Оук!
– взмолился Кэйни.
– А ежели вы будете меня будоражить, я снова раскашляюсь, и тогда уж ничего от меня не добьетесь.

– Ладно, пускай себе сказывает на свой лад, - вставил Когген.

Габриэль с отчаяньем в сердце решил набраться терпения, а Кэйни продолжал.

– И там громадные дома и даже в будни на улицах народу тьма-тьмущая, больше, чем у нас в Уэзербери по время гулянья на троицын день. И побывал я в больших церквах и в капеллах. А уж как замечательно молится там пастор! Да! Станет на колени и сложит руки вот этак, а золотые перстни у него на руках так и сверкают, так и слепят глаза, - да, умеет он молиться, вот и заработал их! Ах, как хотелось бы мне жить в Бате!

– Разве наш пастор Сэрдли может купить себе такие перстни!
– задумчиво проговорил Мэтью Мун.
– А ведь таких людей, как он, поискать днем с огнем. Думается мне, у бедняги Сэрдли нету ни одного перстня, даже самого дешевенького оловянного, либо медного. А ведь как они бы его украшали в пасмурный вечер, когда он говорит с кафедры при восковых свечах! Но их ни в жизнь не будет у бедняги! Да, что и говорить, нет правды на свете!

– Может, ему вовсе не к лицу носить перстни, - буркнул Габриэль.
– Ну, хватит об этом! Дальше, дальше, Кэйни!

– Да! Нынче модные пасторы носят усы и длинную бороду, - продолжал знаменитый путешественник.
– Ну, совсем как Моисей либо Аарон, и нам, прихожанам, сдается, будто мы и есть сыны Израиля.

– Так оно и должно быть, - откликнулся Джозеф Пурграс.

– И теперь в нашей стране две веры - Высокая церковь и Высокая капелла. Ну, думаю, не ударю лицом в грязь; вот и стал я ходить утром в Высокую церковь, а по вечерам - в Высокую капеллу.

– Молодчина! Славный ты малый!
– расчувствовался Джозеф Пурграс.

– В Высокой церкви поют молитвы, и там все так и сверкает, и стены расписаны всеми цветами радуги, а в Высокой капелле говорят проповеди, и только и увидишь, что серое сукно да голые стены. А между прочим... я больше не видал мисс Эвердин.

– Что ж ты раньше-то об этом не сказал!
– с досадой воскликнул Габриэль.

– Ну, - сказал Мэтью Мун, - ей непоздоровится, ежели она спутается с этим молодчиком!

– Да она и не думает с ним путаться!
– с негодованием возразил Габриэль.

– Ну, да ее не проведешь, - заметил Когген.
– У нее в черноволосой головке-то хватает ума - не пойдет она на такое безумство!

– Он, знаете ли, не какой-нибудь там грубиян и неуч, все науки превзошел, - не совсем уверенно сказал Мэтью.
– Только по своему сумасбродству пошел он в солдаты. А девушкам-то по вкусу этакие греховодники.

– Слушай, Кэйни Болл, - не унимался Габриэль, - можешь ты поклясться самой ужасной клятвой, что женщина, которую ты видел, была мисс Эвердин?

– Кэйни Болл, ведь ты не какой-нибудь сосунок, - изрек Джозеф замогильным голосом, каким говорил в торжественных случаях, - ты понимаешь, что значит дать клятву? Так и знай, это страшное свидетельство, ты ответишь за него своей кровью, и апостол Матфей говорит: "На чью голову падет клятва, тот будет раздавлен насмерть". Ну, можешь ты теперь перед всем честным народом поклясться, как тебя просит пастух?

– Ой, нет, мистер Оук!
– воскликнул до смерти перепуганный Кэйни, растерянно глядя то на Джозефа, то на Габриэля.
– Я готов сказать, что я сказал правду, но ни за что не скажу: "провалиться мне в тартарары, коли это неправда".