— Ты, Полина, похоже, забыла про Мишино умение правильно подходить к тому, что он хочет получить.

— Да что ты? А ты забыла, что я ему уже отказывала. Причем, находясь в куда более явном уязвимом положение.

— Пфф… Тогда ты его просто застала врасплох — вот это признаю. Не ожидал он, что ты в последний момент соскочишь.

— Кажется, я поспешила с выводами! Я по тебе совсем не скучала, Мирочка!

— И эта фраза сейчас только подтверждает, что ты сама себя обманываешь!

Ответить не успеваю. Вздрагиваю, когда открывается входная дверь. Почти сразу же пространство прорезает звонкий голос сына.

— Еще пойдем?

Тихомирова, как обычно, не слышно. Наверное, ответ положительный. Егорка начинает допытываться:

— А когда?.. Скоро?.. Завтра?.. Да!

Я поднимаюсь и машинально отряхиваю одежду. Как ни стараюсь контролировать сердечный ритм, он сбивается. Особенно, когда Миша заходит в гостиную, и мы встречаемся взглядами. Лишь на мгновение, потому что я сразу же увожу свой. Не могу выдержать того, что неизменно вижу в глубине его глаз.

Он меня ненавидит.

Я всеми силами пытаюсь наладить отношения. Готовлю на всех, интересуюсь настроением, сама что-то рассказываю. Но взгляды, которыми Тихомиров меня каждый раз одаривает, красноречивее любых слов свидетельствуют: ничего не изменилось. И, кажется, не изменится никогда. Потепление между нами невозможно. Он меня не прощает.

— Привет, мамочка!

— Привет, сынок! — поднимаю малыша на руки и заглядываю в его счастливые глаза. — Как ты провел день?

— Круто! — выкрикивает Егорка.

А я, не задумываясь, поддерживаю:

— Бомба?

— Бомба! — повторяет сын и смеется.

И снова удостаиваюсь этого тяжелого Мишиного взгляда. В груди заламывает так, будто там какой-то физический непорядок случается. Причем все сразу воспаляется — и сердце, и легкие, и нервные волокна.

— Так, ладно, мне пора, — подскакивает Мира, не дожидаясь окончания фильма. — Всем пока!

Так же быстро идет в прихожую. Я, прижимая Егора, спешу проводить, потому что возникает впечатление, что она не собирается дожидаться.

— Завтра встретимся? — спрашиваю, когда подруга уже обувается.

— Ну, да… Наверное… — бросает рассеянный взгляд. — Наберешь мне. Все, не скучайте!

Дверь громко хлопает, и мне приходится возвращаться. Перевожу дыхание, натягиваю улыбку и иду.

— Надеюсь, что вы проголодались, — заставляю себя смотреть на Тихомирова. — Я приготовила овощную запеканку по рецепту твоей мамы.

— Нет, я не голоден, — высекает Миша холодным тоном. — Спасибо.

По моей коже срывает дрожь, настолько пробирает морозом его голос. Взгляд же, который я неумышленно ловлю, напротив, жаром опаляет.

Неужели гнев внутри него никогда не утихнет? Сколько я смогу это выдерживать?

— Ты… — выговариваю я и неосознанно притормаживаю. Прежде чем продолжить, совершаю глубокий вдох. — Завтра после тренировки будешь дома? Я хочу поехать в университет. Останешься с Егором?

— Да, — отвечает тем же резким тоном. — Около двенадцати вернусь.

— Прекрасно… — бормочу, лишь бы не молчать. — А то я сомневалась. Думала кому-то из родителей позвонить. Но ты свободен, да? — не могу прекратить каждый раз так уточнять. Все мне кажется, что я ему причиняю беспокойство. Никак не привыкну, что делить родительские обязанности — нормально. — Я просто… С друзьями еще встретиться хотела… Они, как узнали, что я в Москве, так каждый день зовут… Неудобно.

Миша больше ничего не отвечает, но и в свою комнату не уходит. Стоит и смотрит. Причем не на Егора, а именно на меня.

— Меня часа три не будет. Ничего? Или, может, все же…

— Сказал же, — жестко перебивает Тихомиров. Я вздрагиваю. Он замолкает. Смотрит на сына. После этого добавляет уже ровнее: — Можешь решать свои дела, я останусь дома до вечера.

— Хорошо. Спасибо.

Зрительный контакт между нами еще какое-то время сохраняется, а потом Миша разворачивается и уходит.

— Ты точно не голоден? — не сдержавшись, кричу ему в спину. — Может, хоть попробуешь, как получилось?

Он даже не оборачивается.

— Нет, — отвечает на ходу.

Я стараюсь убедить себя, что мне плевать на то, как он ко мне относится. Но обида горит в груди. И сильнее всего она распаляется, когда Тихомиров после традиционного укладывания Егора — теперь это его обязанность — не идет, как все эти недели, в свою спальню, а направляется к входной двери.

Ничего не объясняет, просто уходит.