Полина Аравина: Ты ненормальная! Серьезно, мне пора.

Мирослава Тихомирова: Ладно. Завтра поговорим нормально. Сладких, принцесса!

Полина Аравина: Сладких!

Как только я откладываю телефон на тумбочку, напряжение усиливается. Возможно, потому что теперь мне не на что отвлекаться. Фокусируюсь и вязну в густом вареве своих и Мишиных эмоций. Вместе мы составляем взрывоопасную формулу. В какой-то момент даже дышать тяжело становится. И это я еще не смотрю на Тихомирова. Только боковым зрением держу подобие контроля. Хоть умом и понимаю, что Миша не собирается ко мне прикасаться.

Замечаю, что Егорчик выдыхается и притихает. Но когда я говорю:

— Сынок, пойдем спать?

Малыш, естественно, отказывается.

— Нет! Еще чуть-чуть!

Последнее у него всегда так забавно получается — цуть-цуть. Не могу не улыбнуться. Не настаиваю, потому что время отбоя вроде как еще не подошло.

— Пятнадцать минут, малыш, — предупреждаю по привычке.

Люблю точность. Даже если сын еще не понимает, сколько это, он получает представление, что есть какой-то рубеж, который я контролирую. И по истечении этого времени, как правило, не капризничает.

Но сегодня все же вырубается быстрее. Уже через восемь минут слышу его сопение. Поворачиваясь, вижу, как Миша прижимает его к груди и поднимается, чтобы отнести в детскую. Выключаю телевизор и иду следом. Игнорируя присутствие Тихомирова, наклоняюсь, подтыкаю одеяло повыше и целую в лобик. Выпрямляясь, сразу же иду в свою спальню.

Внутри, конечно же, потряхивает. Да и снаружи — заметно.

Прикрывая дверь, разбираю постель. Выпрямляюсь и напряженно замираю, когда входит Миша. Не удивляюсь, нет. Просто не знаю, чего именно от него ожидать. Пытаюсь по взгляду понять. И… Скажем так, если бы мы являлись настоящими соперниками и стояли на ринге, я бы уже перемахивала через канаты и бежала. Валит медленно, но неотвратимо.

Я успеваю пылкие речовки манифеста своей независимости приготовить. Но упрямо жду, чтобы Тихомиров начал этот сложный разговор.

— Не надо мне назло делать глупости, — высекает серьезно и без лишних эмоций.

Это совсем не то, на что я рассчитывала.

А что ты ждала, Полина? Чтобы Непобедимый ворвался в спальню с криком «Моя!» и начал, грозно порыкивая, срывать с себя и с тебя одежду?

Нет, конечно… Но не так ведь холодно!

— Что ты имеешь в виду, Миша? — стараюсь звучать так же спокойно, как и он.

Руки на груди скрещиваю. Пытаюсь защититься. Но по правде, Тихомиров не предпринимает никаких усилий, чтобы приблизиться. Сохраняет адекватную дистанцию, как и положено в мире взрослых и сильных людей.

— Только то, что сказал, Полина, — отвечает тем же выверенно ровным тоном. — Если ты нашла этого пацана, добиваясь от меня какой-либо реакции, остановись.

Иными словами: ему плевать?

— А ты не допускаешь мысли, что этот пацан мне просто нравится? — мой голос срывается. Выдает больше эмоций, чем я планировала. Но… В целом мне терять нечего. — Ты думаешь, я такая идиотка, чтобы спать с ним, лишь бы сделать тебе больно?

Да, осмеливаюсь перефразировать его слова. Выставить на кон свои собственные домыслы. Именно то, что чувствую.

— А ты с ним спала?

Хоть вопрос и неприемлемо наглый, интонации не меняются. Однако меня в определенном смысле радует то, что слово «боль» Тихомиров не отрицает. В то, что неосознанно пропустил, не верю.

В груди вспыхивает какая-то надежда. Вместе с ней появляется жгучее и ноющее тепло.

— Нет, Миша, — говорю твердо. Давлю на каждый звук. И с неоправданной мстительностью добавляю: — Пока еще нет.

Зачем? Жду какой-то реакции?

Взрыва, не меньше.

— Не води его к сыну, — вот, что Тихомиров выдает вместо того вала, что я ожидаю.

— Я не водила… Не собиралась, — оправдываюсь, как та самая идиотка. Ненавижу себя, но заткнуться не могу. — Алик просто подвез меня, а вы с Егором были на улице и… В общем, так совпало. Непреднамеренно.

— Постарайся, чтобы больше не совпадало.

— А ты? — выпаливаю резковато. — Ты не будешь знакомить сына со своей любовницей?

Господи, зачем я это спрашиваю?

Тихомиров мрачно сводит брови и пронизывает меня очередным убийственным взглядом.

— В данный момент у меня никого постоянного нет, — заверяет так же холодно. — Если я правильно понял, и тебя волнует именно это…

Договорить ему не даю.

— Конечно же, меня не это волнует! — отрицаю слишком горячо. — Я лишь беспокоюсь о сыне.

Миша в ответ сдержанно кивает. Сжимая челюсти, жестко вдыхает и, наконец, говорит:

— Я тебя услышал. Надеюсь, и ты меня тоже.

— Конечно!