— Приятно аппетита, — с мрачным видом желает Миша и принимается за еду.

Полина

— Не знаю, Алик. Трудно сказать, — шепчу в динамик по дороге в комнату сына. Шепчу, потому что не хочу, чтобы Миша слышал. Но он, конечно же, появляется из своей спальни именно в этот момент. Пронизывает таким взглядом, что в какой-то момент кажется, меня попросту удар хватит. Игнорируя озноб и противоречившие ему волны жара, отворачиваюсь. Тяну носом кислород и продолжаю отвечать: — Да, выходной… Только у меня, как у мамы полуторогодовалого ребенка, не бывает полноценных выходных. Я подумаю и перезвоню тебе. Пока.

— Понял. Жду, — вздыхает Алик, как мне слышится, со сдерживаемым недовольством. — До связи, принцесса.

Убираю телефон, но к Мише не сразу решаюсь повернуться. Совершаю несколько глубоких вдохов и медленных выдохов. А когда оборачиваюсь, в глаза не смотрю.

— Миша, — начинаю достаточно спокойно, несмотря на то, что сердце тарабанит по полной. — Алик зовет меня на ужин. Сегодня, — выговариваю на одном дыхании и, наконец, вскидываю взгляд. Пытаюсь что-то увидеть в его лице… Хоть какие-то эмоции… Но Тихомиров застывает, будто статуя. И даже глаза ничего не выражают. — Ты как на это смотришь? Не против? — добиваю этими вопросами, все еще надеясь на реакцию с его стороны.

Только напрасно. Все напрасно.

Ноль.

Зато у меня болезненной вспышкой взрывается какой-то сгусток. Ползет, как огненная паутинка по всей груди. Трескается на крохотные частицы.

— Не против.

— Значит… — задыхаюсь, не успев договорить. Сглатываю и шумно тяну кислород. — Если я уйду сегодня вечером, все нормально будет?

— Если ты сама этого хочешь — иди, — добивает этот холодный ответ. — Мы с Егором не пропадем.

Наклоняю голову, чтобы не увидел, как глаза набираются слезами.

— Спасибо.

Резко разворачиваясь, вхожу к сыну в комнату. Он еще мирно спит, а я хоть и вижу, что время послеобеденного сна чересчур затянулось, не решаюсь его разбудить. Ложусь рядом на кровать. Убирая с лобика темные кудрявые прядки, осторожно поглаживаю. Дерущее грудь желание разрыдаться усиливается.

Неужели ему правда все равно? А если не все равно, почему так трудно признать это? Сказать, что против и попросить не ходить? Что за человек такой?!

Я не хотела никуда идти. И не хочу. Оставлять Егора невыносимо. Он ведь еще такой маленький. Какая личная жизнь? Не до этого. Но теперь, когда уже спросила, а Миша так легко позволил — пойду!

Решаю — делаю.

Егор спит еще около получаса. После пробуждения мы с ним идем на кухню. Тихомиров не выходит, из чего я делаю выводы, что его дома нет. Ужинаем с сыном вдвоем, но одну большую порцию паэльи с морепродуктами я, конечно же, оставляю на столе. Вместе с запиской, которую прячу под тарелкой. Надеюсь, он найдет ее, когда меня уже дома не будет. Хотя не уверена, что послание в принципе на него сработает.

— Куда ты уходишь? — спрашивает малыш немногим позже, пока я старательно укладываю волосы.

Не для Алика. Для Миши. Хочу, чтобы он увидел, какая я красивая из дома ухожу.

Черт… Это плохо.

Понимаю, конечно же. Но, доведенная до отчаяния, похоже, готова делать глупости.

— С другом одним встречусь. Пару часов с папой побудешь, хорошо, сынок?

— Папы нет, — замечает Егор серьезно.

— Он скоро придет.

— Хорошо.

Больше малыш ничего не спрашивает. Играет своими самолетами. А мне вдруг чудится, что он обижается. Слишком уж тихо себя ведет.

«Да ну… Не выдумывай…», — убеждаю себя.

Продолжая заниматься укладкой, тайком поглядываю на Егора. Он все это время кажется увлеченным игрой. У меня немного отлегает от сердца. Но какое-то тревожное чувство все же остается.

Миша появляется прямо перед моим уходом. Входит в мою спальню без стука. Я не решаюсь сделать замечание, когда он смотрит на меня и как будто мрачнеет. В лице не меняется, глаза всю эту темноту выдают.

— Пойдем, сын, — помогает Егору собрать самолеты.

— Я хочу играть!

— Будем играть. В гостиной.

Подняв коробку, берет малыша за руку.

— Миша, — останавливаю его вполне решительно. Спрятав дрожащие руки за спину, немного смущенно выговариваю: — Я оставила на столе ужин для тебя.

— Спасибо, — бросает жестковато.

Взглядом еще сильнее ранит. С ног до головы осматривает, выдавая чувства, которые до дня рождения Ларисы Петровны я воспринимала, как чистую ненависть. Сейчас же… Не знаю, что думать. Снова до дрожи меня доводит. Той, которая в целом неприятная, а в момент принятия прямо-таки сокрушающая.