Блюменфельд с каким-то мистическим ужасом внимал рассуждениям это непонятного и страшного в своей революционной ереси человека. «Керенский — сумасшедший», — пришла в его голову страшная мысль.

— Возможно, возможно, но я отказываюсь.

Керенский с самым безмятежным лицом откинулся на спинку стула, сцепил руки в замок, уставился с мрачным видом в потолок и замолчал. Повисла затяжная пауза. Керенский молчал, думая, молчал и Блюменфельд, тоже думая. Правда, думали они хоть и об одном, но совершенно с разными целями.

— А у вас сколько детей, Герман Фадеевич?

— Четверо, — не став скрывать, ответил сенатор.

— Четверо. А их всех надо пристроить в хорошие места. А я вот со своей женой развёлся и отправил с ней сыновей, дав денег на очень долгое время. Их судьба меня больше не волнует. Я всем жертвую ради революции, представляете?

— Да, но я не могу так о себе сказать, господин министр.

— Ясно. А судьба ваших детей вас волнует, Герман Фаддеевич?

Сенатор сначала не понял, почему Керенский вдруг спросил его о детях.

— Волнует. Но моя жена всегда мне помогает, и дети выросли смышлёными и очень одарёнными творчески.

— Это хорошо, когда вам помогает жена, а дети умные и перспективные, это упрощает дело, значит, вы их любите, и, как любящий отец, готовы всячески помогать и поддерживать. Но сейчас очень тяжёлое время, я бы даже сказал, что непредсказуемое. Всякое может сложиться и всякое случиться, как с вами, так и с вашими детьми. Вам надо подумать об этом. Кстати, а вы обедали?

— Не успел, — невольно ответил сенатор, переваривая слова Керенского.

— А?! Тогда вас сейчас покормят, и вы спокойно и взвешенно сможете обдумать моё предложение в тиши столовой. Вам никто не будет мешать, и вы за стаканом чая тщательнейшим образом рассмотрите моё предложение, не упустив ничего из того, что я вам сказал. Мишкаааа! — крикнул Керенский.

В ответ на крик дверь распахнулась, явив обоим давешнего казака ординарца.

— Миша, отведи сенатора в столовую и скажи, чтобы обязательно его хорошо покормили и не мешали ему, у него должно быть время, чтобы обстоятельно всё обдумать, да, и отбери у него пропуск пока, так, на всякий случай. И скажи вахмистру, чтобы приставили к нему казака из тех, кто посуровее. А то ведь, всяко возможно, пусть проверит, заряжен ли у него револьвер и востра ли шашка, возможно, что придётся и применить. А господин пусть спокойно кушает. Скажи вахмистру, чтобы казак не стоял у него над душой, подождал в столовой, но напротив, чтобы сенатора видно было. А то, мало ли что, ты понял?

— Да, как есть, всё понял. Не волнуйтесь, Ляксандра Фёдорович, никуда этот еврей не сбежит. Вахмистр, скорее всего, назначит Антошку, а тот с одного удара человека надвое разваливает, а наганом владеет, как саблей, всё нормально будет, не сбежит-то сенатор, не извольте волноваться.

— Спасибо, Миш, тогда уведи, пожалуйста, господина в столовую. Я вас жду через час, Герман Фаддеевич, — тихо и очень вежливо проговорил Керенский, равнодушно и без всякой издевки посмотрев на бледнеющего прямо на глазах Блюменфельда. — Подумайте ещё раз над моим предложением, может, вы ещё и передумаете, и будете благодарить меня за это. А как будут благодарить вас за это решение ваши дети и особенно жена. И особенно, — подчеркнул это слово Керенский, подняв указательный палец вверх, — жена. Ступайте.

Мишка кивнул головой и увёл сенатора, онемевшего от сказанного, в столовую.

Блюменфельд не помнил, как он дошёл до столовой, как хлебал ложкой вкусный суп, не чувствуя его вкуса, как пил сладкий чай с долькой лимона, малюсенькой, но всё же.

Он ничего не помнил, в голове только крутилась одна и та же мысль, одна и та же. Приставленный казак сидел напротив него, сжимая в руках выпрошенный с оказией сладкий чай, шумно прихлёбывая его и косясь недобрым взглядом на маленький ломтик лимона, который ему не достался.

Попутно охранник достал револьвер и, перебирал его, выщелкнул барабан. Осмотрев все патроны и не найдя на них ни одного изъяна, кроме небольших пятнышек грязи, казак аккуратно вставил их в барабан и защёлкнул механизм обратно.

Время неумолимо тикало, отсчитывая сначала минуты, потом секунды, а потом и мгновения, но сенатору ничего в голову не приходило, он обречённо молчал, поочерёдно вспоминая дочерей и сына. Саша, Надя, Женя и Владимир, все были взрослыми и почти состоявшимися молодыми людьми, но что стоит их всех найти и…

Нет, убивать их сразу не будут, достаточно арестовать. В конце концов, а что он терял? Пока он будет председателем, переправит всех детей за границу, спасёт жену и тогда уже сможет и сам все решать за себя. А может, не так все и плохо, как он думал. Ему предоставляется невиданная возможность. Да! Но…

Но он помнил тот изучающий, холодный взгляд Керенского. Нет, этот человек не допустит того, чтобы кто-то, находясь возле него, смог его обмануть и захватить власть. Такие долго не проживут. Сам Керенский уже пережил не одно покушение и, судя по блеску его глаз, убивал и сам. Блюменфельда передёрнуло. Выхода не было, кроме как соглашаться на предложение Керенского.