Он достал из внутреннего кармана маленький браунинг. Показательно передёрнул затвор и ткнул им в обширное пузо князя Львова, отчего тот ощутимо вздрогнул и испуганно посмотрел на Керенского.

— Я не собираюсь тут с вами в бирюльки играть. Вы уже далеко не ребёнок, князь… Либо вы согласитесь, либо вас постигнет та же участь, что и Гучкова с Милюковым. И я не собираюсь вас жалеть. Найдутся у меня в ведомстве и люди, которые с удовольствием поизмываются над вами, теша своё самолюбие. Соглашайтесь! Ну!

— Вы что, вы что?!

— Ничего! — Керенский схватил левой рукой князя за грудки, давя стволом пистолета, зажатым в правой руке, тому в живот. — Ну!!!

Князь весь затрясся, задрожал всем телом и непроизвольно громко испортил воздух.

— Я согласен, согласен!

— Вот и хорошо, — Керенский выпустил из рук Львова. — Выйдете вместе со мной в президиум, объявите своё решение, подчёркиваю, СВОЁ решение и можете тихо сидеть и молчать. И сегодня же можете уезжать из Петрограда куда вам будет угодно. Охрану вам я выделю, денег дам. Ясно?

— Понятно всё, конечно. Но зачем же так пугать, Александр Фёдорович? — немного успокоившись, сказал князь, утирая со лба обильный пот, хоть в кабинете и не было жарко.

— Я всё сделаю, как вы хотите. Как вам будет всё угодно, так и сделаю.

— Ну и прекрасно, Георгий Валентинович, просто прекрасно. Идёмте тогда, нам пора. Не держите на меня зла, я добрый, правда…

Войдя в Красный зал, где их ждали другие министры, они уселись на свои места. Через пять минут в двери постучались. Получив разрешение, в зал вошёл поручик Аристархов, адъютант Керенского.

— Разрешите ввести сенатора, Александр Фёдорович?

— Да, пожалуйста, мы все давно уже ждём.

В зал вошёл сенатор Блюменфельд. Керенский встал и быстро подошёл к сенатору, пожав ему руку.

— Господа, представляю вам председателя нашего Временного правительства.

В зале повисло недоумённое молчание, звякнула металлическая ручка с золотым пером в руках Терещенко, хмыкнул Юренев, снял очки Коновалов и стал яростно протирать их от грязи собственным платком.

— Однако, — выразил общее мнение министр промышленности Второв, — не ожидали. Не ожидали.

После этих слов все вновь назначенные министры задвигались, зашуршали бумагами, зашмыгали носами и закряхтели на разные голоса.

— А вы большой оригинал, Александр Фёдорович, — провозгласил Шипов, назначенный министром финансов. — Но поймёт ли народ?

— Народ поймёт, у нас свобода волеизъявления, да и правительство у нас пока временное… Так что, господа, прошу любить и жаловать — Блюменфельд Герман Фаддеевич, сенатор правительственного сената. Женат, четверо детей, примерный семьянин и настоящий гражданин своего Отечества. Он с радостью принял моё предложение.

На этой фразе Блюменфельд скорчил еле уловимую гримасу, которую Керенский заметил краем глаза и сразу повернулся к нему.

— Ведь так, Герман Фадеевич?

— Да, я просто не смог отказаться, господа, приношу вам свои извинения.

— Мы так и думали, — ответил за всех Второв. — Что же, пора в Большой зал.

— Пора, — согласился с ним Керенский и добавил, — в процессе руководства вы познакомитесь с господином Блюменфельдом поближе. Думаю, что мы все сработаемся в любом случае.

— Да-да, — произнесли сразу несколько министров невпопад, и все потянулись на выход с самым разным настроением.

Большой зал принял всех.

— Товарищи, представляю вам нового председателя Временного правительства, — начал князь Львов по знаку Керенского. — Это сенатор Блюменфельд Герман Фадеевич. Он отлично зарекомендовал себя на службе государству и является революционно настроенным человеком, которому не чужды идеи свободы, равенства и развития. Об этом даже говорит его происхождение. Теперь никто не сможет сказать, что у всех разные права, а инородцы и иноверцы не допущены к управлению нашим государством. У нас свобода совести и гражданских свобод! Приветствуйте нового председателя правительства! Это наше общее решение и моё персональное предложение, господа и товарищи.

Керенский захлопал первым, вслед за ним захлопали и все остальные делегаты, а также члены различных партий, среди которых было очень много этнических евреев, как под своими фамилиями, так и под измененными русскими фамилиями.

Блюменфельд склонил голову в молчаливом уважении перед проявлением этих эмоций. Посмотрев на Керенского, он получил в ответ весьма говорящий взгляд, не суливший ему ничего хорошего. Об этом намекала и хорошо вооружённая охрана в зале. Блюменфельд отвернулся и приветственно улыбнулся всем, находящимся в зале.