— Простите, вы ошиблись. Я вас не знаю. И вообще я… из другого штата. Вы меня, вероятно, с кем-то спутали. Извините, — сглотнула я от напряжения и отвернулась.

Но мужик не прекращал меня тревожить.

— Ты мне кое-кого напоминаешь, красотка. Я тебя знаю. Точно знаю. — Он говорил, а я делала вид, что не слушаю. Заткнула уши пальцами, закрыла глаза. Пыталась игнорировать то, что он говорит. Но слова все равно проникали в сознание. — Я сидел в одной камере с одним уродом… Который обклеил все стены твоей сраной рожей.

Я открыла глаза. У меня в памяти возник эпизод — когда Марсель говорит, будто бредил мной в тюрьме. И якобы даже рисовал мои портреты. Тогда мне показалось это просто красивым приемом, выдумкой. Но теперь я встретила незнакомца — и он говорит мне именно то, что я слышала от Марса.

— Что вы сказали? — смотрела я на мужика и ждала его новых слов. — Вы видели мои портреты?

— Ха-ха-ха… — Он смеялся иронично, с долей ненависти ко мне и всей этой истории. — Тот ублюдок был одержим тобой. Он наделал сотни ксерокопий твоей фотографии из газеты. И эти картинки — они были повсюду. Повсюду…

— Вы уверены, что это была я?

— Это была ты, ублюдина. Твою физиономию запомню на всю жизнь. Как тебя развидеть теперь — если ты красовалась на каждом сантиметре моей камеры в течение трех лет, пока сидел за кражу.

— А человек, который все это делал — растиражировал "мои" фотографии… Кто он? Как его звали?

— Как его звали? — повторил тот тип с ехидным прищуром. — Его звали и зовут Сатаной. Этого ушлепка многие пытались урыть, но он тот еще кремень. Ненавижу! — стиснул он зубы. — Он так обожал тебя, что даже рисовал твою морду на стенах, на штукатурке — он бредил и сходил с ума от этой ахинеи. Покрепче наркоты, я базарю… Он все повторял и повторял, — копался в воспоминаниях мужик, — как сильно хочет тебя трахнуть. Как хочет вернуть тебя обратно. Рассказывал красочно, как он это сделает, когда вернется. Я ненавидел все это дерьмо. И его, и тебя — и всю вашу уебанскую семейку голубков! — мудак плевался злобой, так и мечтал до меня дотянуться, чтобы задушить.

— Почему вас это так бесило? Вы завидовали ему? Эта была зависть?

— Это было отвращение, придурошная! Блядь, однажды я не выдержал и сказал ему, что мне насрать на все это! Я взял и сорвал со стены один их этих мразотных портретиков…

К камерам приблизился дежурный:

— Эй! Потише там! Никаких разговоров!

Наконец настала тишина.

Мы оба молчали — я и тот зек, который сидел вместе с Марсом. Сначала я была рада, что он заткнулся. Но мне не давала покоя его история. Его рассказ. Мне хотелось узнать, чем все закончилось — что он еще хотел сказать?

— И как он на это отреагировал? — спросила я шепотом через несколько минут. — Что он сказал, когда увидел сорванный портрет?

Мудак оглянулся через плечо и ответил одним словом:

— Ничего.

Ничего? Это было странно. Мой Марсель никак не среагировал на такое? Не верю. Может, это не он был вовсе? Вдруг он обознался — мы говорим о разных людях.

— Совсем ничего?

— Он сделал это молча. Без единого слова, — произнес мужик в полголоса. — Зато я все понял и больше никогда так не делал.

Я нарушила свои принципы и тупо уставилась на него. Не могла понять, что он имел в виду.

— Что это значит?

Зек повернул ко мне лицо и широко улыбнулся.

В его верхней челюсти не хватало зубов. Три-четыре — никак не меньше.

— Я еще неделю через трубочку все пил. А есть не мог… Твой гребаный поклонник сломал мне челюсть.

— Господи…

— Ненавижу Марселя Дробински, — трясло того типа. — Что его самого, что его конченую банду отморозков.

— У него есть своя банда?

— У него есть все, идиотка, — хмыкнул пострадавший от рук Марса. — Не было только тебя.

В тот момент я жалела, что рядом нет Марса. Он бы решил мою проблему. Все равно как, но с ним бы я вышла отсюда — никто бы не посмел ко мне притронуться и пальцем. Не говоря уже о большем. Он бы не дал меня в обиду. Может, сам Марсель и был психованным мерзавцем, но другому он был готов руки оторвать за один только взгляд в мою сторону.

Впрочем, его здесь не было. А меня тем временем отвели в комнату допросов — тесное угрюмое пространство, где есть только стол и два стула. Один — для меня, второй — для допрашивающего. Пока что его нет, и я жду прикованной наручниками к специальной петле. Наглухо приваренной к столешнице — такой же холодной и блестящей, как все в этом месте.

— Почему все так серьезно? — возмутилась я копу. Он проверил браслеты на руках. Убедился, что я не сдвинусь с места и отошел к двери, собирался уходить. — Меня как будто к электрическому стулу готовят… Я ведь просто вынесла цветы из магазина. Я не убийца, не преступник.

— На твоем месте я бы помалкивал, — ответили мне.

За спиной закрылась дверь. Я сидела лицом к столу. На его противоположном конце лежала пачка сигарет. И зажигалка рядом.

Господи, как же мне хотелось курить в то мгновенье. Я убедилась, что за мной никто не наблюдает, и сделала попытку дотянуться. Выворачивала пальцы, давила наручиниками на запястья, но ничего не получалось. Эти сигареты манили, очаровывали. Убивали буквально. Было мучительно их видеть, но без шансов дотянуться.