– А!… – старик, ничего не понимая, замотал головой, – нервические…

– Нервические, нервические, отец. Но перинку-то ты ей ещё одну подложи, чтоб и пролежей не было. Понял?

Старики усердно закивали головами. Бабушка кинулась в погреб и достала от туда мочёных яблок, да квашеной капусты. Доктор с медсестрой сначала отнекивались, потом с благодарностью приняли и поехали назад.

Обратная дорога началась с небольшого казуса: лошадь вдруг стала упрямиться и встала, как вкопанная, перед мостом. И как ни бил её Семён, как и стегал, ни упрашивал – норовила уйти то в один, то в другой бок, но вперёд – никак. Семён слез с повозки и хотел провести лошадь под узду, но та фырчала, ржала, стала пытаться лягнуть телегу.

Удивлённый Глеб Никифорович слез с повозки следом зашёл на мост. Он не понимал причину каприза лошади и стал прыгать на брёвнах, желая проверить их прочность. Брёвна даже не скрипнули, но тут из- под моста через замёрзшую речушку выскочило нечто чёрное, лохматое, страшное, гадкое, на четвереньках. Оно задержалось на несколько секунд, и оглянулось на доктора. И Глеб Никифорович увидел эти прозрачные, светящиеся, завораживающие желтые волчьи глаза… При всём ужасе остального обличья, эти глаза были просто прекрасны… Они манили, от них кружилась голова, ноги подкашивались, и хотелось уйти куда угодно, хоть на край земли, лишь бы они были рядом…

– А ну пошла прочь, нелюдь дикая! – замахнулся на неё дед Семён и топнул ногой. "Нечто" ушмыгнуло так быстро, словно растворилось.

– Садитесь, садитесь, Глеб Никифорович, – услужливо предлагал он, сводя под локоть с моста зачарованного колдовскими глазами доктора.

Врач сел на место, и путь продолжили. Он посмотрел на Пелагею Ивановну и спросил:

– Что происходит? Что это было? Опять они?

Женщина устало кивнула и решила сознаться:

– Повсюду они теперь, доктор. Хоть и сослали их в Нелюдимку, а размножились, гады, и по всем окрестностям шманят, житья не дают.

– Поубивать их надо было тогда, Пелагеюшка! Чего сжалились? Зачем оставили в живых? Они теперь опять кровь нашу пьют… Слышала, у Селивана опять корову угнали? А у Захара – от козы только башка осталась. Ох, был бы я молод – я бы этим уродам показал! А сейчас – чаво?… Только и гляди, как бы самого не сожрали… Надо было тогда сжечь их, когда наша взяла!

– Да чего уж теперь говорить, Семёнушка, – сокрушалась в ответ, глядя обиженно перед собой, Пелагея Ивановна, – раньше надо было думать. Поморить энтих хорьков кровопивушных, да и с концами. Всё бы они не так быстро размножились. А теперь – поспей за ними… Фиг!

– Они ведь для размножения сваво мужика нормального требуют. Со своими оборотнями – ни-ни! Не получается у них, выкидыши, говорят. Такое дело. Выглядят себе молодого – пригожего, и давай его охаживать, в сердце к нему дорожку протаптывать, – рассуждал Семён.

– Как к председателю? – усмехнулся Глеб Никифорович.

– Во-во, как к председателю, – живо согласился Семён, – Знаете, значит, историю эту?… Да, всё началось тогда у нас с председателя. Как храм сгорел, так он нам эту заразу в село и пустил, женившись на оборотне. Быстро она его порешила, но мальчишку от него родила. Так их и не нашли, помнишь, Ивановна? Весь лес облазили, так отомстить за председателя хотели. Но нет, скрылись куда-то, вурдалаки ночные.

– Да, – продолжила вспоминать Пелагея Ивановна, – долго мы о председателе тужили. Но новый-то тоже хороший был, церкву восстановил, школу построил…

– Да, хороший, только люди следом пропадать стали. Помнишь, в лес. Поодиночке боялись ходить? Одни ведь головы, да и то обгрызенные находили… Решили стрелять волков, на них грешили. Постреляли, а на другую ночь Клим приполз, перевёртыш, с простреленным пузом в деревню подыхать… Да Степан ещё стрелянным оказался тогда… он хоть и божился, что на охоту со всеми ходил, а ведь не было его с нами… С волками он бегал, гад. Вот и получил по заслугам. Своих же в лесу рвали, сволочи… Эх…

Дед Семён закурил махорку. Уже подъезжали к больнице.

– Да и жёны у многих этим стали заниматься, – подхватила Пелагея Ивановна, – Она, чтоль, их научила, пока с председателем жила, или сами они оборотились в другую веру… не могу понять. Но ведь и баб после этого ловили, как те кур с перьями жрал. Одна, дура, собаке в глотку вцепилась. Помнишь, Семён?

Семён, видимо, не хотел этого больше вспоминать. Он привёз врача назад, и сейчас уже думал, когда поедет за лекарством для дочери.

– Ну, давай, отец, не хворай! – попрощался с ним напоследок Глеб Никифорович.

– Вы это, Глеб Никифорович, в глаза-то этому чёрту смотрели? – вдруг спросил дед врача. Тот смутился.

– Вы бы в глаза этим зверям не смотрели… Нехорошо это. Загипнотизируют ведь… Вы молодой, сильный, они на вас охотиться могут. Для потомства. Предупреждаю. Не смотрите в глаза, особенно девкам.

И Семён, хлестнув лошадь по крупу, покатил в повозке в обратную сторону. Глеб Никифорович стоял на пороге больнице и долго смотрел ему в след. Лёгкий мерцающий в свете луны снежок, словно пух, опускался с небес и нехотя покрывал землю. Он мечтал ещё покружить, поозоровать, но его снежинки, хаотично вальсируя с лёгкой позёмкой, как, ни сопротивлялись, а все, же беспомощно ложились на землю…