— А ты понимаешь… — дальше мне не продолжить, голос сорвался. Видела я это наказание, унизительно до жути! Тогда парня уже «солидного» гаремного возраста воспитывали, видимо, решили, что так лучше дойдет. Может, здесь все привыкли и ничего особенного в этом не видят, но мне сразу Средние века представляются и позорные колодки на площади. Крис совсем рехнулся со своим благородством?

Кристиан

Уговорил! Уговорил, черт возьми, разрешить мне получить заслуженное наказание! Что-то я вначале неправильно ситуацию оценивал, мне не обижаться тогда стоило, когда Анита меня единственный раз выпорола, а, наоборот, следить за нашей Старшей госпожой и не давать ей слишком откровенно меня выгораживать и нарушать все правила. В следующий раз буду думать, как бы себя поприличнее вести. Сейчас я ругаю себя не за то, что влез в разборки, а за то, что за словами не следил. Мог бы сказать то же самое, но по-другому.

Три часа. Три часа в гаремном зале, выставленным в самой позорной и унизительной позе! Знаю, что Анита меня бы от этого избавила, но нельзя… Нельзя бесконечно нарушать их правила, к тому же сам знаю, что виноват. Если бы я в таком тоне на Земле с тем же Борисом разговаривал… ну, пороть там не принято, но, уверен, альтернативу он бы нашел.

А сейчас я, пока к этой скамейке шел, чувствовал себя как когда-то в юности, когда на спор с мальчишками в пещеру полез. Я тогда спускался вниз и с каждым шагом чувствовал, что я туда не хочу! Но и обратно повернуть не могу, потому что насмешек не вынесу. Так и сейчас: иду, зная, что надо, а внутри что-то кричит: «Я не хочу! Развернись и иди обратно, Анита тебя не осудит!».

Ну, вот и получил свои тридцать ударов. Почти не больно, потому что думаю совсем о другом — наказание только начинается.

Рядом присел Эмиль.

— Ты с ума сошел, что ли? — начал он эмоциональным шепотом. — Ничего бы со мною не случилось, госпожа Таисия просто хотела разобраться…

— Со мною тоже ничего не должно было случиться в запертой комнате ночью в чужом доме, однако же случилось. А тебя, похоже, кто-то сильно не любит и мечтает подставить. Особенно в свете недавних событий. Скажи мне, что у вас не так с госпожой Майриэллой?

Эмиль смутился:

— Понимаешь, моя первая хозяйка, Старшая госпожа Хэйльга, иногда отдавала меня другим госпожам поиграть или для наказания… а госпоже Майриэлле чаще других, — видимо, воспоминания были не слишком приятными, потому что голос Эмиля постепенно угасал по мере рассказа. — Наверное, она думала, что после смерти госпожи Хэйльги она сможет брать меня себе, когда захочет, я ведь теперь общий. Я ее старался избегать, как мог, но это не всегда удавалось. А в тот раз… Мне до сих пор стыдно, ведь госпожа Анита пожалела меня после того, как я ее опозорил!

— Да ты сразу должен был послать эту чужую госпожу! — я дернулся и повысил голос от возмущения, потом почувствовал ремни и вспомнил о своем положении. — Впрочем, один уже послал, и вот чем это закончилось. Эль, я прекрасно понимаю, что есть правила, которые надо соблюдать, и не у всех есть защита, как у меня. Я-то нарушил практически все правила, причем даже в моем мире такое поведение в отношении женщины, тем более начальницы, недопустимо. Я исправляюсь, вот, изображаю наглядное пособие в гаремном зале, — усмехаюсь я.

В разговоре с Эмилем, кроме того, что он рассказал интересные вещи, был еще один плюс — я забывал о том, где нахожусь, и забывал о времени, пока его слушал. А сейчас я резко вспомнил, что мне еще долго здесь отсвечивать.

— Эль, сколько осталось?

— Полчаса прошло, Верхний, еще два с половиной часа.

Черт, нереальное спасибо Эмилю, что он не ушел. Я гордо заявил, что не хочу, чтобы он видел меня в таком положении, но, когда почувствовал себя абсолютно беззащитным… другого слова не подберу, как бы мелодраматично это ни звучало, я был ему безумно благодарен за то, что он остался. Пусть это выглядит смешно и глупо — то, что мне нужен сейчас охранник и нянька рядом, но без него я бы, наверное, просто сдох от стыда и от страха, невзирая на всю свою браваду. Как хорошо, что никто не может читать мои мысли…

Два с половиной часа. Радует хотя бы то, что Анита меня не видит. Как будет относиться ко мне Эмиль, налюбовавшись на меня в таком унизительном виде и поняв, какой я на самом деле трус… Не знаю, не хочу сейчас знать. В своей прошлой жизни я оказывался в положении и похуже, причем не так, как сейчас, когда трогать меня нельзя, главное — просто пережить этот позор. Тогда я знал, что зафиксированное беззащитное тело возбуждает, и я привязан именно для развлечения. И сколько времени это будет продолжаться, не знает никто. Как минимум, до того, как потеряю сознание, но холодная вода в лицо или нашатырный спирт под нос — и все продолжается снова, пока участники развлечения не устанут. Нет, об этом точно нельзя вспоминать сейчас…

Но я ни о чем не жалею. Не жалею, что вылез вперед и не дал забрать Эмиля для разборок — мало ли, какими методами они стали бы добиваться правды, а потом сказали бы Аните: «Ну, так получилось, это же просто какой-то раб». Да, конечно, я был груб, но, может быть, именно обалдев от моей наглости, они и купились на мой блеф? И о том, что не дал Аните отмазать меня от наказания, не жалею тоже. Пора взрослеть и отвечать самому за свои поступки.

Остальные парни наш уютный уголок обходили. То ли я слишком плохо думаю о людях и все-таки никто не злорадствует, понимая, что завтра может сам здесь оказаться, то ли они не хотели связываться с Эмилем. Я буквально ощущал его напряжение, чувствовал, что он кинется на любого, кто скажет хоть слово или просто подойдет слишком близко.