Признание собственной ошибки, как и благодарность, дались тяжело этому гордецу. И то, что он всё-таки это сказал, дорогого стоило.

Смутившись, Лейн наклонил голову и потёр пальцами переносицу.

— Я должна была исполнить свой долг. Ведь долг лекаря — помочь, несмотря на то, кто перед тобой.

Я надеялась, он вспомнит, что нищие, бездомные, убогие — тоже люди и заслуживают нормальной помощи, от них нельзя отмахнуться, как от надоедливых мошек.

— Не хочу чувствовать себя обязанным, нейра. Если у вас есть какая-то просьба…

— Да, у меня к вам есть одна просьба, — подхватила я с энтузиазмом.

Я говорила, и брови лекаря постепенно поднимались всё выше и выше, пока не слились с волосами. Моё пожелание показалось главе гильдии слишком наглым, но слово не воробей. Пришлось сдержать.

Таким образом я получила в своё распоряжение несколько коек в родильном отделении. Также по моей инициативе над каждой кроватью повесили таблички с именами тех, кто курировал рожениц. Подошёл — отметься, распишись, коротко опиши состояние.

Некоторые повозмущались, но когда узнали, что нейт Лейн одобрил новшество, перестали бурчать.

Раньше к женщине мог подойти совершенно любой практикант или лекарь для осмотра, а сейчас эта чехарда должна была прекратиться. К тому же, если пациентке вдруг станет плохо, можно будет запросто найти ответственных за её состояние и надавать по шапке. То же самое я планировала ввести и в хирургии.

Злые языки говорили, что теперь нейт Лейн превратился в моего покорного слугу и потакает во всём. Что я приворожила его, лишила воли. Особенно бесились нейты Ойзенберг и Калвин. Дэрин слышал, как они обсуждали, что если новый госпиталь всё-таки откроют, и я уйду туда, женщины побегут рожать ко мне, а значит денежный ручей иссякнет.

Самое возмутительное — они признали меня, как целительницу, поняли, что я не причиняю зла, да и руки растут из правильного места, но это злило их ещё больше. Они объявили меня врагом номер один, и только страх перед моим грозным мужем связывал им руки. Если бы сам Ойзенберг владел магией огня, от меня осталась бы кучка пепла — так страстно он полыхал глазёнками, встречая меня в коридорах госпиталя.

В общем и целом, если не считать мелких неприятностей, работа шла своим чередом. Но были ещё дом и жизнь семейная. Теперь я, выполнив свои обязанности в госпитале и посетив двух-трёх соседей, которые нуждались в помощи или совете, спешила домой.

Норвин шёл на поправку: организм восстанавливал потерянную кровь, уходила бледность, появился аппетит. Он уже бодро передвигался по дому и использовал магию, всё время рвался куда-то ускользнуть, чем доводил меня до белого каления.

И в один из дней между нами случился занимательный разговор.

Норвину ещё рано было тренироваться, тело пока не вернуло прежнюю силу, а магия слушалась не до конца. У магов регенерация шла быстрее, особенно подкрепелённая моими целительскими навыками. Но сидеть без дела несчастный страдалец не мог: в конце-концов потревожил рану, и боль вернулась.

— У тебя ведь есть лечебные поцелуи на все случаи жизни, — ответил он с лукавой усмешкой.

— Тебе весело? Вы, мужчины, как дети малые, — ругалась я. — Один скрывал, что у него началось заражение крови, боялся нарушить свои принципы и помощи попросить. Ну а ты-то? Только недавно умирать собирался, а сейчас готов шашкой размахивать. Потерпеть не можешь?

— Пока я тут прохлаждаюсь, враг не дремлет, — он потёр грудь в том месте, где находилась рана. — А что такое шашка?

Пришлось коротко объяснить ему, что представляет из себя это холодное оружие. Мы как раз сидели на террасе, наслаждаясь тёплым летним вечером. Мягкий сумрак окутал сад, а на столе дымились кружки с травяным сбором.

— Я всё пытаюсь понять, кто тот таинственный враг, о котором ты говоришь. Жить в постоянном неведении некомфортно, знаешь ли.

— Тихо, — Норвин строго сверкнул глазами и приложил палец к губам. — Ты слишком громкая, Эллена. Если хочешь поговорить, пошли в дом.

Не веря и тихо радуясь, что стена секретности может наконец-то пасть, я встала с кресла и последовала за мужем. Он неторопливо прошёлся по дому, в который раз проверяя, не наставили ли нам втихаря печати прослушки, и, убедившись, что всё чисто, сел на диван.

— Я был в критическом состоянии, поэтому моё тело начало избавляться от “лишнего” — того, что забирает энергию. Это печати, маячки, клятвы.

— Что-то такое мне говорил Эрн, да.

При упоминании бывшего друга Норвин гневно сжал губы. Для него это было больной темой, напоминанием об ошибке.

— Я больше не связан старой клятвой о неразглашении, а новую принести пока не успел, — продолжил он, успокоившись, — поэтому могу с тобой кое-чем поделиться.

— Так ты молчал, потому что тебя связывала клятва?