Шрифт:
Так сетовал уже под вечер Гончаров, с лихвой нахватавшись корабельных впечатлений, а Лермонтов…
Гусарскую душу в первый же день путешествия черт понес детально знакомиться с кораблем. Тоже мне морской волк выискался! Словно юный гардемарин-однокомпанеец, попавший в первое свое плавание, он совал нос буквально везде и всюду, слушая терпеливое объяснение нашедшего свободную минутку Шиммельфора:
«– На самом деле мачтою называется самое нижнее, высокое, прямо стоящее на дне корабля дерево. Среднее, потоньше, именуется стеньгою. Самое верхнее, на нее поставленное, – брам-стеньгою. Каждое из них крепится к бортам пеньковыми просмоленными канатами, а канаты, в свою очередь, перехватываются тонкими веревками – вантами. Во множестве они образуют как бы сеть, по которой матросы взбегают к реям и распускают или скатывают паруса.
– А что во-он там виднеется? – рука Лермонтова указала куда-то вверх.
– Это марс. Деревянный решетчатый круг, опоясанный вантами. С него моряки, именуемые марсовыми, наблюдают за тем, что не увидишь с палубы…»
Вот это Шиммельфор зря сказал. Угадайте, какую штуку провернул Лермонтов? Этот Джим Хокинс недоделанный удивительно быстро выклянчил у капитана разрешение забраться повыше. Сказано – сделано. И вот уже ноги отставного гусара уперлись в непрочные выбленки, а руки зудели от предстоящего напряжения. Перед глазами замелькала сеть вантов, палуба ушла вниз, словно провалилась в пропасть, но господин Лермонтов лез вверх с упорством цирковой обезьяны, слыша и слева, и справа одобрительные возгласы двух матросов. Те ради страховки лезли рядом, не отставая и неустанно с усмешкой следя за беспокойным чудаковатым барином. Тот усмехался в ответ, забравшись уже на салинг и уцепившись за стеньгу (интересно, не забудет ли он все эти морские названия после плавания?).
Наконец застыл гусар на месте, стоически перенося холодный ветер, посмотрел вдаль, а вместе с ним вынужден был смотреть и я. Что тут сказать? «Как красива наша саванна с высоты птичьего полета» [21] . В-А-У-У-У!!!..
Но вот выше и дальше лезть Лермонтов не решился, несмотря на предложение матросов научить их благородие «крепить штык-болт» или «брать рифы на пятисаженной высоте под хлопающими парусами». Может, оно и правильно. Запутаешься во всем этом многообразии. Как уверяет автор «Толкового словаря живого великорусского языка», а заодно и бывалый моряк Владимир Даль: путь по рангоуту и снастям – это сорок сороков названий.
21
Фраза из мультфильма «Котенок с улицы Лизюкова», режиссер В. Котеночкин.
А вот путь вниз по вантам гусару дался много трудней, нежели наверх. Ноги вопреки воле хозяина раз за разом тыкали воздух в поисках опоры, тонкие перчатки уже безжалостно содраны от пеньковой снасти, голова, словно у совы, поворачивалась туда-сюда… Наконец-то палуба. Ах, вам смешно, господин Лермонтов?! Обдумываете новое предложение «ложиться на дрейф под разными парусами, брать пеленги и делать обсервации»?! Ну, была б моя воля, я б!..
К судовым орудиям идете? Это замечательно, что на корабельную артиллерию переключились. Вот бы сюда Сашу Герасимова с его трехдюймовыми пушками с поршневым и клиновым затвором, сорокалинейкой, шестидюймовой гаубицей, снарядами. Пусть посмотрит, из чего стреляли его морские предшественники шестьдесят с лишним лет назад. Забегая вперед, скажу, что буквально на второй день плавания, когда на пару часиков установилась хорошая погода, как раз специально для Лермонтова и Гончарова (его наш гусар тоже силком притащил) с позволения вышестоящего начальства капитаном было решено провести небольшое «учение», иначе демонстрацию с показательным выстрелом. Началось оно с команды:
«– К смотру! Бань!»
И вот уже бойкий молодой канонир выныривает из порта к дулу орудия, а двое других расправляют тали толщиной с человеческую руку. С орудия снимается пробка, пыжовник [22] начинает ходить по внутренним стенкам ствола пушки, канониры строго следят, нет ли узла от старого заряда. Дальше работают банником [23] , очищая канал от нагара, кладут картуз [24] (обязательно узлом вверх), забивают пыжи [25] и посылают их до козны. Снова пыж. И это еще не все. Канонир пробивает картуз и из специального рога насыпает порох в запал, закидывает чугунное ядро. Теперь осталось лишь ломами и ганшпугами [26] навести пушку на воображаемую мишень.
22
Пыжовник – специальное приспособление, служащее для вынимания из орудия остатков армяка, пыжей и картуза.
23
Банник – деревянная щетка на древке, предназначенная для очистки канала орудия от порохового нагара.
24
Картуз – мешок с зарядом пороха для стрельбы из пушки.
25
Пыж – пробка, отделяющая порох от дроби, пули или ядра. Также забивает (предотвращает высыпание пороха) и фиксирует заряд.
26
Ганшпуг (аншпуг) – палка, спица, всякий деревянный или железный рычаг на судне.
Все это действо опять же сопровождается командами:
«– Картуз-порох в дуло! Прибойником! [27] Пыж! Ядро! Цель! Пли!»
Пушка резко рявкнула, окутавшись дымом, отбежала с лафетом назад, но тали свое дело знают – держат.
Все. Стрельбы больше не будет, а если бы продолжилась, то канонир прибойником снимал бы нагар, совал кусок пушечного сала в раскаленный ствол после каждого выстрела, а его товарищи с механической точностью снова торопливо повторяли бы заученные движения. Но сейчас они принялись чистить пушку горячей водой, мылом, ветошью, веретенным маслом для того, чтобы отсрочить смерть орудия от внутренней болезни – «пушечной чахотки» [28] .
27
Прибойник – древко с цилиндрическим утолщением на конце с кожаным или резиновым наконечником (клоцем). Служило для досылки до места снарядов в орудие ручной зарядки.
28
От давления газов на стенки ствола пушки ее камора увеличивалась, выкрашивалась, изъедалась изнутри, что сказывалось на скорости снаряда и меткости стрельбы.
Заинтересовал еще Лермонтова корабельный телеграф (с помощью флагов суда пока еще общаются), изобретенный когда-то капитан-лейтенантом Александром Бутаковым. Состоит из ящика с четырнадцатью шкивами и привязанными к ним флагами. Благодаря такой конструкции любой нужный сигнал быстро поднимается на бизань-рею, и суда могут обмениваться информацией в пределах видимости подзорной трубы, пользуясь специальным «морским телеграфным словарем», составленным тем же Бутаковым. Кстати, не только днем можно «поговорить», но и ночью, привязав к флагам факелы. Ну а если совсем уж ничего не будет видно, тогда есть система сигналов с помощью пушечных выстрелов, ракет, фальшфейеров, фонарных огней.
И все эти морские термины крутилось в голове у Лермонтова с бешеной скоростью. И не только у него одного.
«Рыбак рыбака видит издалека». Пословица справедливая. Очень. Вот и на «Палладе» забияка Лермонтов с первых же часов нашел так себе и приятеля, и родственную душу.
И совершенно не важно, что приятель этот много моложе Михаила Юрьевича и его (да и мой) тезка. Если что и важно, так это полученная информация – ее много никогда не бывает.
Есть на «Палладе» тринадцатилетний юнга Миша… Да не Власов, а Лазарев. Миша Лазарев. Сынишка покойного адмирала Лазарева. Про пианино не забыли еще? Так вот специально для Миши на фрегат оно доставлено и установлено, чтобы юнга тихими морскими вечерами исполнял шедевры мировой музыки для услады слуха посетителей кают-компании.