У-ф-ф! Дрожь берет каждый раз, когда перед глазами возникает пианино. Помню в свое время такую же тяжеленную черную старую громадину жена однажды настойчиво затребовала в квартиру затащить. А это на третьем этаже! Да еще и с мизерной, откровенно халтурной и никчемной (за бутылку) помощью уже взрослого, перебравшегося из подвала в обитель алкашей из соседней двухэтажки, но все такого же непутевого раздолбая Сникерса! И ради чего? Только ради искусства и эстетики. Надо же Даше терзать гаммами не только учителей в музыкальной школе, но и отцовские нервы дома. Однако дело минувшее, чего уж там…

Слава богу, что хоть Миша играет на рояле на уровне уверенного выпускника. Но прежде чем Лермонтову и мне удалось оценить его мастерство, предстояло нам услышать обстоятельный и объемистый рассказ о гардемариновской судьбе Лазарева-младшего.

У гардемаринов-однокомпанейцев на корабле судьба незавидная. На вахтах они на положении, равном со служилыми матросами, а значит, должны знать и делать все, что требовала матросская служба. И начинать им предстоит с азов, выполняя самую простую матросскую работу, будь то драйка палубы, откачивание воды из трюмов или же обучение лазанию по реям. А там и до парусов дойдет.

«– Сначала нас заставляют работать с нижними большими парусами – ундер-дейлями, – хвастал Миша, – затем со средними – марселями, и лишь потом с самыми верхними – брамселями и бом-брамселями, стоя на большой высоте на раскачивающихся канатах – пертах, подвязанных под реями. Разумеется, все это требует сноровки и ловкости, но и я не робкого десятка…»

Не следует забывать и про учения: парусные, пушечные, абордажные. Они на протяжении всего плавания проводятся много раз. И свободного времени у гардемаринов попросту не остается. Кроме вахты есть еще каждодневные занятия, на которых нужно делать математические вычисления, подменять штурманов, изучать иностранные языки, заполнять свои шканечные журналы, описывать все происходящее в днях, часах и минутах. Успеваете, господин юнга? Очень хорошо. Значит, сможете еще кроме этого заниматься описанием берегов, съемками местности, мимо которой проходит фрегат.

После снова вахта. И не факт, что дневная.

«– Вчера я отстоял собаку, – не без гордости заявил юнга.

– Собаку? – спросил Лермонтов с недоумением. – Прости, пожалуйста, но что это значит? Никаких собак на судне я не встречал…»

Миша, рассмеявшись, объяснил, что собакой у моряков называется вахта с полуночи до четырех часов утра. Лермонтов понял и продолжил расспросы…

Надо же. Среди гардемаринов, оказывается, тоже есть своя градация по типу «выдающиеся и посредственные». Оценивая прилежание, способности и рвение, воспитанников Морского корпуса разделяли на «теористов» и «астрономистов». Первым преподавали высший анализ, астрономию, теоретическую механику и теорию кораблестроения. Вторым – только навигацию и необходимые сведения по морской астрономии для кораблевождения.

Среди «теористов» выделялась своя аристократия. Лучшим из них присуждался почетный титул «зейман» [29] . Из таких выходили знаменитые адмиралы, капитаны, кругосветники и хорошие гидрографы. Что до «астрономистов», то и они не безнадежны. Но «астрономистом» Миша становиться не намерен – только «теористом» и только «зейманом». А там, глядишь, станет он двукомпанейцем, научившись точно определять широту и долготу, бегать по палубе во время шторма, следить за курсом, вычислять скорость корабля, измерять быстроту течения, иногда деликатно поправляя вахтенных мичманов. Или кого повыше из тех, с кем Лермонтову и предстояло познакомиться во время ужина. И он познакомился.

Всего за какой-то вечер Лермонтов успел досконально узнать всех, кто собирался в кают-компании, а значит, узнал их и я. Начну с «главного босса». Прошу любить и жаловать – начальник экспедиции адмирал (и граф по совместительству) Ефимий Васильевич Путятин. Солидный такой, со вздернутыми усами сухощавый дядька под сорок. Не только боевой моряк-черноморец и один из «учеников» Лазарева, но и, как оказалось, ученик уже другого учителя – политического долгожителя Нессельроде [30] . С дипломатией тоже на «ты». Не так давно на юге Каспия не только ликвидировал туркменских разбойников, наводивших панику на русских рыбопромышленников и персидских купцов, но и добился разграничения водных пространств для рыбной ловли, принудил персидское правительство отказаться от ограничений против русской торговли. С туркменами персов тоже примирил, а еще основал в Атсрабаде русскую военную станцию, организовал постоянное пароходное сообщение между Астраханью, Кавказом и Персией. Ныне назначен руководить этой полудипломатической, полувоенной, полуразведывательной экспедицией, направляющейся из северного Петербурга в восточные порты Китая и Японии.

С экипажем, а в особенности с офицерами, у Путятина отношения сложились, мягко говоря, непростые. Характер у адмирала сложный. С одной стороны, дипломатическая осторожность и рассудительность, с другой – безумная вспыльчивость, чудаковатость, подозрительность и въедливость. Опасное сочетание. Знавал я в пору своей трудовой юности одного прораба строительной фирмы с такими же тараканами в голове. У того, едва он приходил на работу, первая мысль не «что нам сегодня нужно сделать?», а «до кого бы мне сегодня докопаться?». Но если бы это делу помогало! Лично я терпеть не могу, когда стоят над душой во время работы. Помогать не помогают, но вот отвлекают здорово, рискуя однажды получить солидный и заслуженный мешок звиздюлей от разозленного трудового люда.

В общем, едва Путятин на фрегате появился, как настала для экипажа жизнь в режиме «покоя я вам не дам». Доставалось всем и всюду, но особенно капитану «Паллады» Ивану Семеновичу Ухтомскому. Несмотря на то что капитану всего тридцать, голова его уже начала лысеть, а глаза сделались красными от постоянного недосыпа. Хотя чего ему-то с Путятиным ссориться, мне решительно непонятно. Как и адмирал, капитан тоже «черноморец», тоже «лазаревец», тоже достаточно быстро приобрел опыт бывалого морехода. И к тому же четыре года назад прославился. По поручению самого Лазарева на яхте «Ореадна» из черноморского Николаева добрался до Кронштадта, там принял участие в регате на императорский приз, вырвав его у яхт новейшей конструкции, а затем уже в чине капитан-лейтенанта прежним путем вернулся обратно в Николаев. И это зимой по Балтийскому морю и Атлантическому океану с половиной команды, когда вторая половина в Кронштадте заболела холерой.