–  Ваша честь, если у подсудимого сейчас нет шрама на лице, что это доказывает? Может быть, это была просто царапина, оставшаяся после какой-нибудь драки и с тех пор зажившая. А может быть, свидетельница действительно ошиблась. Что это, собственно говоря, меняет? В целом облик негодяя запечатлелся в ее памяти, и сейчас она с уверенностью опознала его. А ведь только это и имеет значение.

Так представитель обвинения миновал и этот опасный риф. Судья Фрик оставил вопрос о шраме невыясненным, заявив, что решающего значения для процесса он не имеет.

Чесмэн не настаивал, понимая, что это безнадежно. Больше он не задал Мэри ни одного вопроса и отказался от права допросить Реджину Джонсон, вторую свидетельницу обвинения. Так посоветовал ему консультант, предложивший также, чтобы он под присягой заявил о своей невиновности.

Чесмэн последовал этому совету. Он сказал, что хочет выступить свидетелем по собственному делу, и судья Фрик предложил ему стать на свидетельское место.

Чесмэн возлагал на это большие надежды. Впервые ему позволили покинуть зарешеченную клетку; с него сняли оковы; он снова почувствовал себя почти свободным человеком. Он вышел с таким видом, точно надеялся разнести обвинение в прах: высоко подняв голову, поправив галстук, приветливо улыбаясь сидевшим на скамье присяжным женщинам.

Он всегда был тщеславен, как павлин, и здесь тоже рассчитывал произвести на женщин должное впечатление. Принеся присягу, он пустил в ход все свое обаяние и заговорил:

–  Посмотрите на меня, милостивые государыни, и у вас наверняка возникнет сомнение, что я могу быть этим самым «бандитом с красным фонарем»…

Судья Фрик тут же прервал его:

–  Вам надлежит сейчас не произносить речь, Чесмэн, а дать конкретные свидетельские показания по собственному делу.

Чесмэн начал сначала:

–  Обстоятельства моего задержания, милостивые государыни, могут навести на мысль, что я действительно «бандит с красным фонарем»…

–  Вы свидетель. От вас требуются не рассуждения, а факты.

Чесмэн сделал легкий поклон в сторону судейской трибуны.

–  «Форд», в котором меня задержали, принадлежит не мне. Я впервые им воспользовался. Приятель, доставший его для меня, ехал вместе со мной до бензоколонки.

Он угнал эту машину, потому что мы намеревались в тот вечер совершить ограбление магазина готового платья, что, как вам известно, и сделали. Мы как раз возвращались после этой операции, когда мой приятель в зеркальце заметил, что за нами едет полицейский патруль, и потребовал, чтобы я подъехал к заправочной колонке. Там он выскочил из машины и замешался в толпе.

В этом месте судья прервал Чесмэна вопросом:

–  Выходит, вас в «форде» было трое?

–  Да, ваша честь. Я, Джонни и мой приятель. Мы вместе похитили костюмы и возвращались домой.

–  Как зовут вашего приятеля, вылезшего у бензоколонки?

После некоторого колебания Чесмэн покачал головой.

–  Я не хотел бы называть его. Он тоже условно-досрочно освобожденный, и, если его участие в краже костюмов станет известно, его возвратят в каторжную тюрьму. А может быть, он даже тот самый «бандит с красным фонарем». Тогда его ждет газовая камера. Я не

хотел бы прилагать к этому руку.

–  Если вы не захотите или не сможете назвать его имени, Чесмэн, не исключено, что вы сами отправитесь в газовую камеру. Не побудит ли вас это соображение все-таки сообщить нам его имя, если оно вам известно?

Энергично покачав головой, Чесмэн ответил:

–  Это не облегчило бы моего положения, ваша честь. В наших кругах предательство карается смертью. А мне в конце концов все равно, погибнуть ли в газовой камере или где-нибудь на дороге. К тому же я не потерял еще надежды убедить вас, что я не являюсь «бандитом с красным фонарем».

Прокурор, казалось, только и ждал этой минуты. Он поднес к самому носу Чесмэна маленькую шестигранную гайку.

–  В таком случае объясните, пожалуйста, суду, Чесмэн, каким образом эта гайка от фары «форда» попала к вам в карман. Ведь вы утверждаете, что ранее не пользовались этой машиной.

–  Охотно объясню вам, сэр. Когда мы подъехали к магазину, было очень темно и мой приятель не сразу справился с замком. Мне пришлось посветить ему, но, когда я стал поворачивать для этого фару, гайка, как видно расшатавшаяся прежде, выпала. Я поднял ее и сунул в карман. А потом мне, к сожалению, не представилось больше возможности поставить ее на место.

Прокурор, словно услышав хорошую шутку, весело рассмеялся:

–  Я так и думал, что вы расскажете что-нибудь в этом роде, Чесмэн.

Тот кинул на него сострадательный взгляд:

–  Зачем же вы спрашивали меня, сэр? Или вы можете доказать мне что-нибудь другое?

Прокурор Миллер-Леви так же мало мог доказать ему что-нибудь другое, как опровергнуть рассказ о безымянном приятеле, угнавшем «форд» и, возможно, являвшемся «бандитом с красным фонарем». Но прокурору этого и не требовалось. Своим заносчиво-дерзким тоном Чесмэн окончательно восстановил против себя присяжных.