Еще одно разочарование уготовили инспектору сотрудники службы опознания: тщательнейшие поиски следов крови на обивке «форда» оказались безрезультатными. Ничего не дала и химическая проба с бензидином, хотя эта реакция безошибочно позволяет обнаружить и замытую кровь.

Однако теперь Гузен не хотел отказаться от своего убеждения и решил в ту же ночь раздобыть последнее важнейшее доказательство виновности Чесмэна - две последние жертвы «бандита с красным фонарем» должны опознать его.

Гузен срочно потребовал две автомашины, одна из которых должна была быть серым «фордом». Правда, в спешке ему смогли достать лишь светло-голубой «форд», но это его не остановило.

–  Ночью свидетели не смогут заметить такой разницы в окраске, - отклонил он возражения помощника.

Спустя полчаса оба автомобиля выехали со двора полицейского управления Лос-Анджелеса и помчались по направлению к Голливуду. В светло-голубом «форде» рядом с водителем сидел скованный по рукам и ногам Чесмэн; позади разместились два здоровенных полицейских со снятыми с предохранителя автоматическими пистолетами. За этой машиной следовала другая, в которой тоже находился вооруженный с ног до головы конвой.

Было три часа ночи, когда инспектор Гузен постучал в дверь маленького одноквартирного домика на Сьерра-

Бонита-авеню в западной части Голливуда. Дверь открыла пожилая женщина с волосами, накрученными на бигуди, и в наспех накинутом халате. Гузен обрушил на нее поток слов:

–  Сударыня, нам необходимо немедленно побеседовать с вашей дочерью Мэри. Мы схватили бандита, недавно совершившего на нее нападение. Разбудите ее сейчас же! Она должна опознать преступника. Но только побыстрее, у нас мало времени.

Миссис Рут Меца, мать 17-летней Мэри Элис, в страхе возразила:

–  Но разве необходимо делать это среди ночи, сэр? Моя дочь больна, она еще не оправилась от перенесенного потрясения. Может быть, не стоит…

Но Гузен в своем рвении уже не знал удержу:

–  Ей ведь придется только на один момент выйти и посмотреть на этого типа. Больше ничего.

Между тем разбуженная шумом девушка сама подошла к дверям. Инспектор, не долго думая, взял ее за руку и вывел через маленький палисадник на улицу, где стоял «форд». Полицейские успели пересадить Чесмэна на водительское место.

Направляясь вместе с девушкой к машине, Гузен сказал:

–  Ничего не бойтесь, Мэри. Он в наручниках и для вас больше не опасен. Вы должны только сказать нам, он ли это.

Вопреки полицейскому предписанию, согласно которому подозреваемый должен быть предъявлен свидетелям в числе других лиц и свидетели сами, без каких-либо подсказок со стороны полиции, должны опознать его среди прочих, Чесмэна, можно сказать, преподнесли дрожавшей от страха Мэри Элис прямо на блюдечке.

Воспитанная в монастыре, застенчивая и робкая 17-летняя девушка, недавно перенесшая столь тяжкое потрясение, не отваживалась даже приблизиться к Чесмэну. Остановившись в двух шагах от «форда», она повернулась к инспектору полиции и, чуть ли не цепляясь за него в поисках защиты, тихо проговорила:

–  Да-да, думаю, что это он. Я узнаю его.

Не намного отличалась от этой сцены и очная ставка со второй потерпевшей, 27-летней Реджиной Джонсон. Несколько недель назад, когда она выехала ночью за город со своим другом, она тоже сделалась жертвой «бандита с красным фонарем».

Услышав от Гузена, что преступник пойман и уже опознан другой потерпевшей, девушка без особых колебаний подтвердила:

–  Да, полагаю, что это он.

Между тем сразу же после нападения она не смогла дать полиции сколько-нибудь точного описания преступника и сказала, что едва ли узнала бы его. Ночь была очень темной, а кроме того, лицо бандита было закрыто платком. Да и сама она от страха ничего не видела.

Все же ее теперешние показания были занесены в протокол в качестве веского доказательства.

Когда Чесмэн и после этих очных ставок, проведенных в ночной темноте, ни в чем не признался, «вежливый раунд» полицейского инспектора Гузена закончился. Дальнейшие допросы происходили уже не в кабинете, а в отвратительной комнатушке без окон, зато с тремя батареями центрального отопления, вентили которых на всем протяжении многочасовых допросов были отвернуты до отказа. Гузен и трое других сотрудников сыскной полиции, допрашивавшие Чесмэна, сменялись каждый час. Жара в помещении колебалась от 40 до 60 градусов. Так как с помощью одних только батарей достигнуть такой температуры невозможно, в потолок комнаты вмонтировали четыре прожектора, направив их свет на то место, куда усаживали Чесмэна. Инспектор Гузен и его помощники устраивались в неосвещенной части комнаты и в любой момент могли освежиться напитком со льдом.

Впрочем, если не считать сказанного, эти люди обращались с Чесмэном корректно. Они не били его, не топтали ногами, не давали ему лекарств, которые ослабили бы самоконтроль. Позднее на процессе они с чистой совестью показали, что не применяли к Чесмэну физических мер воздействия, чтобы вынудить у него признание. Какая температура была в помещении, как оно было освещено и сколько часов ежедневно допрашивали арестованного, об этом судья не осведомлялся; на этот счет в законе не имелось никаких указаний.