– Мы не имеем права раскрывать данные.

– А не ехать к тяжело больным имеете?

– Молодой человек, я уже вам сказала…

– Так я сейчас подтверждаю вызов. Пожалуйста, окажите срочную помощь больным. – И Свирин четко произнес адрес.

– Заказ принят, – последовал сухой ответ; но главное – «принят».

– Что там? А? – как только положил телефон на стол, стала спрашивать мама. – Игорь, что?

Свирин объяснил. Мама заплакала. Ему хотелось ее успокаивать, и не мог. Сполз на стул, сгорбился. Потряхивало, ноги под коленями стало крутить. При чем здесь ноги? Не бегал, не ходил почти, с чего им ныть? Но вслед за ногами и руки заныли, и в боках. В голове продолжало рваться… Вот так и теряют здоровье, вот так и дряхлеют. Не постепенно, а… Слово, подходящее слово!.. А из-за обстоятельств, таких вот ударов.

Да, это удар. И он, Игорь Свирин, оказался к нему не готов. Все думал, что родители вечно будут пусть не молодыми, но… но не такими вот.

– А ты чего? Галь? – приподнялся отец на локте. – Чего?

– Не хотят… нас… в больницу, – захлебываясь сухими рыданиями, ответила мама.

Что-то детское было в этом. Детская такая обида. И неудивительно – и ребенок слаб и беззащитен, и старый человек.

– Мама, мама, не надо, – попросил Свирин, тоже сбиваясь на рыдания. – Сейчас приедут. Увезут. Вылечат. Капельница, лекарства… Не надо, мам… Сейчас я еще раз. – Схватил телефон.

Гудки, непременное предупреждение, что разговор записывается, женский голос.

– Это снова из Захолмова…

– Да выйхала машина, господи, выйхала! Ждите!

– Выехала, сказали, – передал Свирин маме. – Значит, скоро.

Мама не могла успокоиться. Но рыдания были совсем тихие, слабые. Утирала глаза и губы платочком. Одним из тех, что обшивала кружевами.

– Да! – встрепенулась. – Ведь это… Там… под столом, – кивнула в сторону комнаты, – в железной коробке… документы. Принеси.

– Потом, мам, – поморщился Свирин; это было совсем уже – как прощание.

– Сейчас надо… Неси…

Откуда у них появилась эта коробка, он не помнил. Старых, до революции, вещей больше не было. Только эта коробка из-под карамели. «Карамель. Высшiй сортъ»… Мама за ней ухаживала, когда краска на выдавленных на жести цветочках обшелушивалась, подновляла гуашью или чем-то подобным.

В коробке хранились когда-то открытки, письма, а теперь разные документы, квитанции за свет, земельный налог.

Свирин отодвинул тарелку с едой, поставил коробку перед мамой.

– От… открой… Достань.

Открыл, достал какие-то бумаги, вложенные в мультифору.

– Не то… Дальше… Вот. Это…

Вынул из шуршащего целлофана стопочку сложенных пополам бумаг. Свидетельство о государственной регистрации права, договор купли-продажи земельного участка, межевой план…

– Если с нами что… Наследство… оформи… Только, сынок… – Снова стали рваться рыдания. – Не продавай дом… Не продавай!.. Обещаешь?

– Конечно! – ответил Свирин торопливо, опережая тот миг, когда перед глазами возникнет картина безлюдной избы, заросшего сорной травой огорода, пустой собачьей будкой… Несколько минут назад он заклинал кого-то, что-то: весной все будет так, как было год назад, двадцать лет назад, тридцать… А теперь словно услышал, что заклинание не поможет.

Нет, все будет нормально. Сейчас приедут, заберут, вылечат. Да. Да.

– И деньги еще… В верхнем ящике… В конверте…

– Хорошо, мам.

– Хлеб через день… привозят. Не пропусти. Чтоб в магазин… не ходить.

Свирин повторял:

– Хорошо. Хорошо.

– Что… еще?.. – Она сдвинула брови. – А… в теплице… там под брезентом… капуста мелкая… Собаке кроши… вари… ей тоже витамины… нужны.

Захотелось самому зарыдать от этой ее заботы о витаминах собаке в такой момент, когда сама еле-еле, «чуть тепленькая», как говорила их соседка из дома напротив тетя Валя. Умерла в позапрошлом году.

– И ты тоже… питайся хорошо… Полный холодильник… А!.. А с работой как? – нашла мама новый повод для беспокойства. – Сможешь здесь… пока?

– Смогу, мам, смогу. Сколько надо, столько и буду.

– Спасибо, сынок…

– Я покурю? А ты, может, поешь. Разогреть?

Мама шевельнула рукой: не надо, не до еды.

Свирин приоткрыл дверь в сени, услышал за спиной.

– Шапку-то!..

Обычно хмыкал, говорил, что все нормально. Но сейчас послушно снял с полки над вешалкой свою меховую кепку-жокейку. Вышел.

Закурить получилось не сразу – руки дрожали. Хотелось думать, что от холода. И изба не прогрелась, а здесь, в сенях, вообще колотун. Зима, почти зима.