Шрифт:
Житоров улыбнулся.
— Дедуха свой с потрохами! — сказал с симпатией.
— Представь, это было отнюдь не смешно — как он сумел произнести: «Я велел казнить!» Старичишка — сторож кладбищенский…
— А что, — благодушно сказал Марат, — если бы не старость, он под влиянием… под влиянием революционеров мог бы подняться из истопников…
«Ну да — восприняв талантливое партийное слово из талантливых уст!» — повторил про себя друг однажды слышанное. Он мстительно наслаждался игрой.
— Так о чём он беспокоился? — напомнил Житоров.
— А догадайся! — как бы невинно шаля, воскликнул Юрий.
— Что там такое? — притворно укорчиво спросил Марат. — Хотел, чтобы ты о нём в книге написал?
Вакер почувствовал задрожавший в глазах издевательский смех и изобразил восторг:
— Как шпильку из дамской причёски вынул! — Окидывая друга взглядом умилённым и завидующим, проговорил: — Так моментально определить…
— То же мне загадка, — проявил скромность приятель. — Но ты, в самом деле, удели ему место.
— Ещё как уделю! — с чувством заверил Юрий, сладко-глумливо презирая начальника.
Тот благосклонно подтвердил обещанное: сообщать другу новые сведения, какие могут помочь в работе над книгой. Затем оба встали и обнялись. Начальник нажал кнопку.
— Машина ждёт. Шаликин подвезёт тебя к гостинице — возьмёшь вещи, и он доставит тебя на вокзал.
Юрий поблагодарил с трогающей сердечностью.
— Коньяк забери — в поезде допьёшь, — Марат был сама доброта.
74
У Вакера сложился план, которым он мечтательно любовался на досуге в купе спального вагона… Однажды, когда Житоров окажется в столице, Юрий пригласит его в любимое литераторами кафе и закажет царский ужин. К тому времени завершённая рукопись уже станет известной корифеям Союза писателей. Облечённые доверием вождя, они будут испещрять страницы замечаниями. Оставят или удалят комиссара, который обнажил свою мелкобуржуазную сущность троцкиста, пытаясь предательством купить жизнь? Гадать покамест рановато.
Важно, что за ужином Юрий расскажет Марату правду…
И прелестная же будет картинка!.. Тот позеленеет. Взбеленится. Смахнёт со скатерти рюмку? Двинет по столу кулаком?..
Фантазия играла неудержимо, и Вакер «отрезвлял» себя: он представляет Житорова совсем уже спятившим…
Так или иначе — но тот непременно что-нибудь отколет! И это заметят ужинающие в кафе писатели. Позднее с ними можно будет разговориться и пролить свет на причину сцены… Рассказ произведёт эффект. Он, Вакер, выделится.
Ну, а что сможет Марат? Обратиться наверх? Чем же виноват перед центральной властью, перед вождём журналист, нашедший обличительный документ о карьеристе и подлом трусе, которого вознесла волна первых месяцев революции? Эпизод далёкой весны восемнадцатого года… Болезненно нервировать он может только родственников. Да, дед Марата сидит весьма высоко. Но и внук и он служат вождю, а не вождь им. Хорошему же хозяину всегда пригодится любая, а тем более такая правда о родне его служащих. В угоду им с их понятной озабоченностью — наказывать за находку журналиста?
Желательные выводы давались Юрию без заминки, поскольку рассуждения не покидали область воображаемого. Через несколько недель упоительных упражнений ума он до того свыкся со «сценой в кафе», что порой забывал о её принадлежности к будущему. Наиболее реалистичным «выглядело», как Марат в исступлении сбрасывает со стола снедь…
И вдруг излюбленный эпизод зловеще канул во тьму. Будто в кафе выключили электричество. Мысленному взору явилась не отварная, под белым соусом индейка, а баланда с перловкой.
Был август 1936, когда жирной чернотой газетных заголовков грянуло: «Иуды!», «Диверсанты!», «Бешеные собаки!» В Москве начался процесс по делу об «Антисоветском объединённом троцкистско-зиновьевском центре». Среди подсудимых фигурировал дед Марата — и был приговорён к расстрелу.
Вакер почувствовал себя, будто заразившимся серьёзной болезнью. Внуку теперь не миновать перемены места, и не пахнет ли новое сыростью и гнилью? Неотступно-методично рисовалось: Марат, арестованный, налитыми кровью глазами уставился в миску с баландой.