Шрифт:
— Не форменный ли подлог, что Карла Петера Ульриха фон Гольштейн-Готторпа преподнесли россиянам как Романова? Какой же он Романов, когда и его мать уже была не Романова? Извольте слушаться и почитать нового русского царя Петра Фёдоровича! Даже его отца Карла Фридриха не оставили в покое в родовом склепе — окрестили покойника Фёдором.
Байбарин ждал, что скажет его слушатель. Тот собирался с мыслями: «Надо будет у историков посмотреть. Если всё впрямь так…» Решив пока следовать намечающейся линии, проговорил:
— Но такое… э-ээ…
— Надувательство! — подсказал гость.
— Предположим, надувательство — как его оправдывают?
— Никак! Потомков Карла Петера Ульриха — то бишь Петра Третьего — и урождённой принцессы Софии Фредерики Августы фон Ангальт-Цербст называют Романовыми: вот и весь сказ.
Калинчин, не веря, что дело и впрямь столь нахальное, почувствовал любопытство к истории, в которой был не силён. Впрочем, кое-какие вещи он знал: например, то, что София Фредерика Августа стала Екатериной Второй.
— Что она немка, известно всем, — говорил гость. — Ну, а Пётр Фёдорович? Его мать Анна и та была русской лишь наполовину.
Михаил Артемьевич остановил:
— Не будем носиться с кровью. От сего исходит, знаете, запашок…
— Никакого запашка нам не нужно! — гость из-за живости настроения встал. — Мы лишь сделаем пометку: Пётр Гольштейн-Готторп, на четверть русский, и истая немка, кстати, его троюродная сестра София Фредерика, то бишь Екатерина произвели на свет Павла, коего ни один немец не мог бы не признать немцем. Эта кровь в дальнейшем сливалась опять же с германской, главным образом, кровью, но никогда — с русской! Опережаю ваши возражения! — Байбарин напомнил, что сам заявлял о признании факта: были и есть немцы, чьи заслуги перед Россией неоспоримы. — Однако заслуги перед нею и перед самозваной династией — вещи разные! Скажите, — обращался он к Калинчину, — как помог прогрессу господин Штюрмер своей ревизией Тверского земства?
Прокл Петрович имел в виду событие, относящееся к 1903 году и отражённое в тогдашних газетах. Верховная власть, полагая, что ученикам полезнее то образование, которое дают церковноприходские школы, предпочитала их земским. Новоторжское уездное земство Тверской губернии, руководимое людьми раболепными, выказало свою верноподданность — выступив за передачу земских школ в ведение Святейшего Синода. Этим возмутилось губернское земство, которое холуйством не отличалось, и, поскольку школы переходили к Синоду, заморозило свои кредиты на них.
Тогда вмешался самодержец Николай Второй. По его Высочайшему повелению Тверское губернское земство ревизовал Штюрмер, помощник уже упоминавшегося фон Плеве. Члены земской управы были устранены от должностей, которые заняли люди, угодные власти. Кроме того, Штюрмер выслал из губернии «вредно влияющих лиц».
Первыми с публичным одобрением принятых мер выступили Нижегородский губернатор Унтербергер и предводитель нижегородского губернского дворянства Нейдгарт…
Монарх, со своей стороны, оценил заслугу Штюрмера, назначив его членом Государственного совета по департаменту законов. Впоследствии царь сделает этого человека председателем Совета министров — по этому поводу французский посол в России Палеолог напишет, что Штюрмер «ума небольшого; мелочен; души низкой; честности подозрительной; никакого государственного опыта и делового размаха. В то же время с хитрецой и умеет льстить». [8]
8
Там же, с. 567.
Мы по необходимости несколько отвлеклись, меж тем как Михаил Артемьевич, человек либеральных взглядов, высказывался за земские школы и за то, что земствам должно быть предоставлено больше прав. Что до Штюрмера, то о нём он слышал от своего родственника, проживающего в Ярославской губернии. В бытность Ярославским губернатором Штюрмер обнаружил нечистую любовь к презренному металлу.
Байбарин, поспешно кивнув, сказал:
— Назовите наугад любую нашу губернию — и почти наверняка губернатор окажется немцем! Вы только представьте, — сказал он настойчиво-просительно, — а что если при таких делах не являлось бы тайной: с 1761 года, с Петра Третьего, [9] Россией правят самодержцы Гольштейн-Готторпы? Что мы имели бы? Вдумайтесь!
9
А.И.Уткин. Первая мировая война., с. 236:
Министр иностранных дел Германии фон Ягов в меморандуме на имя кайзера от 2 сентября 1915 писал, что «русская раса, частично славянская, частично монгольская, является враждебной по отношению к германо-латинским народам Запада» — «несмотря на влияние западной цивилизации, открытое для неё Петром Великим и германской династией, которая последовала за ним». (Выделено мной — И.Г.).
К портрету первого монарха германской династии на российском престоле: «герцог голштинский, известен в нашей истории под именем Петра III» (В.О.Ключевский). Далее у него же: «Не оплакало ее (умершую Елизавету — И.Г.) только одно лицо, потому что было не русское и не умело плакать: это — назначенный ею самой наследник престола — самое неприятное из всего неприятного, что оставила после себя императрица Елизавета /…/ на русском престоле Петр стал еще более голштинцем, чем был дома». «Он не знал и не хотел знать русской армии». «Он боялся всего в России, называл ее проклятой страной». «Он завел особую голштинскую гвардию из всякого международного сброда, но только не из русских своих подданных: то были большею частию сержанты и капралы прусской армии, „сволочь, — по выражению княгини Дашковой, — состоявшая из сыновей немецких сапожников“». «Сбродной голштинской гвардии Петр отдавал во всем предпочтение перед русской, называя последнюю янычарами». «Прусский вестовщик (информатор — И.Г.) до воцарения, пересылавший Фридриху II в Семилетнюю войну сведения о русской армии, Петр на русском престоле стал верноподданным прусским министром».
Тотчас по воцарении облачившись в прусский мундир, он не снимал пожалованного ему королём ордена Чёрного Орла на ленте. Уже и до этого носил в перстне портрет Фридриха II, другой портрет держал над постелью. При всех набожно целовал бюст короля, а во время одного парадного обеда во дворце встал, в присутствии иностранных министров, на колени перед его портретом и назвал Фридриха «своим государем».
Тот при Елизавете был приведён в отчаяние победами русских, но Пётр, заключив с ним 5 мая 1762 мир, не только отказался от всех завоеваний, в том числе от Восточной Пруссии, уже принявшей русское подданство, но и присоединил свои войска к прусским, чтобы действовать против австрийцев, недавних союзников России. Населению Пруссии возмещались убытки, понесённые из-за присутствия русских войск. Прусские офицеры, отпущенные из плена, получили щедрое денежное вознаграждение.
Было видно, что Михаил Артемьевич вдумывается. Гость нетерпеливо продолжил:
— Если бы в войну с Наполеоном, в другие войны общество, народ знали, что слова: «За веру, царя и отечество!» — означают: «За Гольштейн-Готторпа и его вотчину»? [10]
24
В комнате, освещённой люстрами с восковыми свечами, беседовали два человека. Один расположился в кресле, другой устроился за изящным письменным столом. Жаром прожорливых печей перенасыщало вместительный крепкий дом, а кругом него воздух был выстужен до мёртвого каления, вширь и вдаль отсвечивали под строгой луной снега, над ними курилась сухая морозная дымка, и оставленный зайцем помёт через минуту превращался в россыпь твердейшей гальки. Поглядеть оттуда, из глухой январской степи, на горящие окна усадьбы, и пронижет чувство уверенной, сгущённой жизни, что господствует средь отчуждённости темноты и непереносимого холода.
10
Историк Евгений Тарле в своей монографии «Наполеон» касается вопроса: какие коренные преобразования требовались феодально-крепостнической России «для того, чтобы обратить рыхлую полувосточную деспотию, вотчину семьи Гольштейн-Готторпов, присвоивших себе боярскую фамилию вымерших Романовых, в европейское государство с правильно действующей бюрократией, с системой формальной законности» (Выделено мной — И.Г. Цитирую по изданию: Тарле Е.В. «Наполеон». Ростов-на-Дону, «Феникс», 1996, с. 306). Преобразования, о необходимости которых пишет Евгений Тарле, осуществлены не были, но в цитате для нас особенно важны слова «…семьи Гольштейн-Готторпов, присвоивших себе боярскую фамилию вымерших Романовых».
Калинчин, размышляя, проговорил:
— Но терпели же Екатерину Вторую — зная, что немка.
Замечание, по-видимому, только обрадовало собеседника:
— А вы учтите — как щедро она задаривала знать! И вообще всё дворянство какими одарила привилегиями! Эти люди быстро увидели, насколько им стало благоприятнее при ней. Немаловажно и то, что она оказалась одарённым правителем, и ей сопутствовал успех во внешней политике. Но в стране, тем не менее, разбушевалась Пугачёвская война, трон под Екатериной зашатался. Помимо других причин, народ подхлёстывало на войну то, что царица — немка. Недаром Емельян противопоставился ей в роли русского государя Петра Фёдоровича, — последние слова Байбарина окрасила горькая ирония. — Если бы народ, — вырвалась у него вся пронзительность сожаления, — если бы народ знал, что действительный «Пётр Фёдорович» плохо говорил по-русски, что его папаша «Фёдор» был на самом деле Карл Фридрих…