– Я… - он кашлянул, прочищая горло.
– Я рад приветствовать… - он запнулся на мгновение, вспоминая недавние слова герцога.
– Вас… Светлейшая и могущественная государыня.

– О, Вы учтивы и знакомы со старыми обычаями, - Биэль подошла ближе и выполнила безукоризненный реверанс.
– Я прошу Вас оказать мне честь и показать сокровища этой библиотеки. Я мечтала увидеть их с той поры, как выучилась читать.

– Да, безусловно, безусловно, - торопливо согласился Оттовио и протянул руку.
– Позвольте показать… Вот это… это…

– Свитки Партидов, - хорошо скрываемый огонь жадного любопытства замерцал в глазах женщины.
– Давным-давно важные записи делались на листах папируса, которые затем склеивали, так получались ленты длиной до десяти саженей.

– О, да-да, - быстро согласился Оттовио.
– Вот, давайте глянем…

– Кстати, что любопытно, - Биэль позволила торопливому юнцу увлечь себя к рядам стоек с огромными рулонами в лакированных футлярах.
– Во времена Старой Империи писцам не полагалось сидеть. Все записи делались стоя, поэтому их, увы, так сложно разобрать… Иногда просто невозможно.

Женщина вздохнула с непритворным сожалением, а Император с трудом удержался от обещания, заставить всех писцов Мильвесса разбирать старые буквицы днем и ночью. Биэль как бы незаметно, очень естественно перевела разговор с папируса на тему Партидов и Диабала, то есть законодательства Ойкумены и его двойственной природы, совмещения норм Старой и современной Империи. Вартенслебен незаметно улыбнулся и столь же незаметно вышел, намереваясь сообщить неожиданным союзникам, что проблема увлечения юного императора науками проблемой больше не является.

* * *

– Что ж…

Юло неожиданно улыбнулась, без прежнего высокомерного превосходства или жалости, с пониманием и даже толикой одобрения.

– Может получиться. Но!
– она строго подняла два пальца - Никаких детей! Ни тени возможного скандала! Нам нужна скорая помолвка, и это не обсуждается. Династию следует прибить к трону покрепче, а наследники - лучшие гвозди. Поэтому траур продлится ни днем дольше, чем требуют приличия. Затем помолвка, опять же короткая, насколько выйдет. И дети. Много детей без остановки.

Курцио выдержал образ невозмутимого интригана до конца, как совершенный актер, но в душе ликовал. Последние фразы Юло свидетельствовали о том, что план ее заинтересовал и островной эмиссар получил одобрение на пробу пера.

– Это вряд ли, - качнул головой Курцио.
– Если Оттовио хотя бы шевельнет пальцем не в том направлении, останется без руки. В переносном смысле, разумеется. Не та семья, не та женщина.

– А, - понимающе кивнула собеседница.
– Прелесть недоступного идеала. Желание заслужить внимание и одобрение единственно возможным способом, то есть через прилежную учебу.

– И настоящая аристократка, которая научит парня хотя бы не заикаться в присутствии женщин соответствующего круга.

– Рискованно. Но… - Юло выдержала паузу, очень долгу, нарочито зловещую, то ли еще раз высчитывая перспективы, то ли просто удерживая Курцио на крючке ради удовольствия и назидания.
– Пробуйте. Распиши подробно все соображения на пергаменте, я передам их Совету. Обдумаем, что из этого может получиться.

Глава 8

Глава 8

Уходили быстро, под стук наспех сделанного, но рабочего костыля Марьядека. Отдохнувшие и накормленные лошадки ступали бодро. Пожалуй, из компании, разросшейся до десяти человек, Елена чувствовала себя хуже всех и прикладывала эпические усилия, чтобы не отставать. Каждый шаг отдавался в низу живота уколом острой боли, которая затем уходила куда-то влево, так что лекарка мрачно развлекалась предположениями: это преддверие воспаления аппендицита или проблема с поджелудочной железой? Настолько тяжелые регулы случились в первый раз, поневоле закрадывались мысли о том, что возможно здоровье начало тихо заканчиваться. Не сказать, чтобы местная жизнь била женщину слишком жестоко, особенно в сравнении с кое-какими пациентами из городского криминала, глядя на которых Елена временами задавалась вопросом «а его вообще можно убить?» Но и досталось ей все же немало, начиная со сломанной руки, которая после бегства из столицы предсказывала погоду как идеальный барометр.

Так, в страдании, а также горькой жалости к себе, Елена отмеряла шаг за шагом, стараясь не спотыкаться и двигаться в общем ритме.

Пейзаж кругом не менялся, все та же «Шотландия» с холмами, только в унылых серо-желтых цветах бесснежной зимы. Или очень поздней осени, как посмотреть. За спиной таяли, уходя в белесую дымку, горы, а впереди тянулась бесконечная лента умеренно извилистой дороги. Движение было по меркам сезона оживленное, ежечасно встречалась телега или пешие. Одиночек почти не попадалось, в основном шли группами явные беженцы или переселенцы - мрачные, уставшие люди, тянущие скудную поклажу с выражением угрюмой обреченности или наоборот, решимости на лицах. По сравнению с большинством встречных маленький караван смотрелся богатым и хорошо вооруженным, так что на них косились настороженно и с облегчением вздыхали, когда группы расходились. Почти не было купцов, а если таковые и встречались, то все как на подбор - с пустыми телегами, охраной и пугливыми лицами людей, которые распродали все подчистую и теперь трясутся над мошной в ожидании момента, когда монеты окажутся, наконец, в крепком сундуке.