Потешные, Лефорт, Гордон, Голицын, Нарышкин - хохотали, садясь по лавкам, в горнице пахло снегом, пивом, табаком, длинные тени метались по стенам, то и дело хлопала дверь - входили все новые и новые люди.

– Ваш товар нам люб, - твердо и серьезно сказал Петр.
– Люб ли вам наш?

Родион Кириллович взглянул в открытое честное лицо Иевлева, помолчал, ответил слабым, но ясным голосом:

– Не за отца отдать, а за молодца. Моя девка умнешенька, прядет тонешенько, точит чистешенько, белит белешенько, да из нашего послушания никогда не выходила...

Петр кивнул. Потом, оборотясь ко всем, спросил:

– Сокола видели, братцы?

– Видели, видели!
– загудели в горнице.

– Ну, так будем глядеть сизую голубку.

И, широко шагая за семенящим и прихрамывающим Родионом Кирилловичем, сам пошел искать Марью Никитишну по дому. Вскрикивая, она уходила от них, голос ее делался все слабее и слабее. Потом все затихло. Наконец раздались тяжелые шаги Петра. Родион Кириллович отворил перед невестой дверь, и царь громко сказал:

– Вот она - сизая голубка! Жениху да невесте сто лет да вместе!

С силой оторвал Машины руки от ее лица, сжал обеими ладонями ее зардевшиеся щеки и крепко поцеловал в полуоткрытые губы. Потом громко крикнул:

– Быть же винной чаре на первых засылах. Наливай, Родион Кириллович, пусть обносит...

Старик, подняв сулею, налил кубок. Руки у него дрожали, сулею принял от него Луков, стал наливать чару за чарой.

Маша пошла с подносом меж гостями, кланяясь каждому низко и не смея никому взглянуть в глаза.

За столом Петр посадил ее по новому, неслыханному обычаю рядом с Иевлевым и сразу забыл о сватовстве. Отвалившись к стене, уперев большие кулаки в столешницу, рассказывал, что в королевстве аглицком заведен новый обычай: чины в армии не даются за заслуги, а покупаются за большие деньги. Кто не поскупится - тому и генералом быть, а кто беден - тому и капитана до старости не дождаться.

– Ловко!
– сказал Иевлев.

– Молодец!
– усмехнулся Гордон.
– Нет лучше, как он придумал. Раны ничего не стоят, деньги всё стоят...

И плюнул, осердясь.

– Вишь, - сказал Петр, - не без пользы и для нас... Теперь, глядишь, кто победнее и к нам в службу с охотой прибудут...

Все промолчали. Петр пытливо взглянул на Иевлева, на Лукова, на Меншикова, вздернул головой и велел подать себе бумагу да перо. Попыхивая трубкой, быстро писал список - кому по весне ехать в город Архангельский. Сердился на Меншикова, что прекословит, зачеркивал, опять писал. Потом писал Иевлев - какие надо брать с собою корабельные припасы, а Петр, похаживая по горнице, диктовал. Прощаясь, сказал невесте:

– Ну что, свет мой, русая коса, моя девичья краса, чего не воешь?

Положил руку на ее плечо, велел строго:

– Без меня свадьбы не играть!

И оборотился к старику окольничему:

– Покуда зима, собери, Родион Кириллович, все листы, что до морского дела касаемы, и все списки летописные. Пусть Сильвестр читает. Он у нас не глуп на свет уродился.

И, низко наклонившись, чтобы не удариться о притолоку, вышел из горницы. За ним с шумом и шутками хлынули все остальные. Было уже далеко за полночь. Крупными хлопьями падал снег, по узким улочкам подвывала начинающаяся вьюга. Обсыпанные снегом, неподвижно дремали караульщики с алебардами, дозорные пешего строю похаживали с мушкетами от угла до угла, спрашивали у всадников:

– Кто такие? За какой надобностью?

Луков отвечал каждому:

– Воинские люди за государевым делом, открывай рогатку, покуда плети не получил...

Рогатки скрипели, дозорные опасливо втягивали голову в плечи: кто ни пройдет, тот и дерется, эдак и своего веку не изжить...

Петр ехал с Меншиковым, говорил раздумывая:

– Море, море... и радость не в радость без него, Данилыч. Повидал летом, а нынче все оно чудится. Отчего так?
– И, не дожидаясь ответа, продолжал: - Дождаться весны - и опять к Архангельску. Корабли строить, моряков искать. Трудно... Как там Федор Матвеевич справляется, а?

То не беда, коли во двор

взошла, а то беда, как со двора не

идет.

Пословица

Правда истомилась, лжи покорилась

То же

ГЛАВА ВТОРАЯ

1. МОНАСТЫРСКИЕ СЛУЖНИКИ

В церкви Сретенья Николо-Корельского монастыря отошла всенощная. Старцы, в низко надвинутых клобуках, в грубого сукна рясах-однорядках и волочащихся по ступеням храма мантиях, стуча посохами и мелко крестясь, неторопливо шли в келарню ужинать. Игумна Амвросия поддерживали под локотки отец келарь и отец оружейник: игумен был немощен, едва шагал негнущимися ногами. Лицо у Амвросия было сердитое, под клочкастыми, еще черными бровками поблескивали маленькие недобрые глазки.