– Ну, Сильвестр Петрович, с викторией вас, господа. Рассуждали мы с князем Репниным, как плыли сюда в лодке: как награждать вас, храбрецов. В разряде не сыскано, такого бывалого - не случалось, брать корабли на море эдаким манером. Надобно в сундуках искать, как делалось, ибо и не чаем, чем чествовать ероев...

Петр сказал Шереметеву в ответ:

– Медаль выбьем с надписом "Небываемое бывает". Так, Сильвестр?

Рябов, стоя поодаль, одолжившись у солдата преображенца пластырем, заклеивал себе ранку на шее.

– Выходит, оно и есть - Балтийское море?
– спросил за его спиною Ванятка.

Иван Савватеевич обернулся, сказал всердцах:

– Вот я тебе ужо уши-то надеру!

Ванятка попятился, раскрыв от удивления рот.

– Родного отца не признал?
– сказал кормщик.
– Тебе кто велел на абордаж идти?

Ванятка подумал, потом ответил:

– Мне, тятя, никто не велел, да барабанщики как пошли в лодью - от гвардии, я и рассуди - от моряков-то ни единого нету барабанщика. Что станешь делать? Пошел...

– Пошел, - передразнил Иван Савватеевич.
– Тожа барабанщик! Больно ты нужен здесь. Где барабан-то твой?

– В воду канул, как мы с кораблем сцепились!
– сообщил Ванятка.
– Вот, одни колотушки остались. И как я его не углядел. Ремень был прелый, что ли... А колотушки есть...

И показал отцу барабанные палочки.

– Теперь взыщут!
– посулил Рябов.

Ванятка вздохнул:

– Пороть будут?

– И пора бы за все твои прегрешения...

– Не выпорют!
– сказал Ванятка.
– Я себе еще добуду.

Они стояли рядом у борта плененного корабля, смотрели вдаль, в тающий под лучами утреннего солнца туман, оглядывали бегучие воды залива.

– Море оно, Балтийское, тятя?
– опять спросил Ванятка.

– Море подальше будет!
– сказал Рябов.
– А где мы с тобой нынче, лапушка, то - залив.

Ванятка огляделся по сторонам - не любил, чтоб люди слышали, как отец называет его лапушкой. Но поблизости никого не было.

– Залив-то морской?

– Морской.

– Выходит - дошли? Долго шли...

– А все ж пришли!

– Пришли, да солдаты говорят: еще баталии будут. Ждут - огрызаться станет швед; крепок, говорят, воевать, не научен сдаваться в плен.

– Жгуча крапива родится, да во щах уварится!
– усмехнулся Рябов и привлек к себе Ванятку.

Тот, оглянувшись, не видят ли люди, сам прижался к отцу. Так они стояли долго, молчали и смотрели вдаль - туда, где открывался простор Балтики.

Когда возвращались в лодке, Петр говорил:

– Нынче исправим, бог даст, штандарт наш. Имели мы Белое, Каспийское и Азовское, нынче дадим орлу исконное, наше - Балтийское. Встанем на четырех морях...

Ногтем он выскреб пепел из трубки, попросил табаку. Кнастера ни у кого не было. Рябов протянул царю свой кисет из рыбьего пузыря.

– Что за зелье?
– спросил Петр.

– Корешок резаный, заправлен травою - донником...

Петр раскурил трубку, пустил ноздрями густые струи дыма, заговорил неторопливо, словно отдыхая после бранного труда:

– Так-то, господин первый лоцман! Потрудились на Двине, зачали ныне трудиться на Неве. Нелегок будет, чую, сей наш труд. К Архангельску ты и не думай возвращаться. Разведаешь мне здешние воды - фарватеры, глубины, мели, перекаты, залив толком распознаешь, с рыбаками невскими обо всем столкуешься. С тебя впоследствии спрошу строго. В недальние времена будет тут флот, пойдут к нему корабли со всего мира, начнем, с божьей помощью, торговать во благо...

И, повернувшись к Ванятке, спросил:

– Будет так, господин флоту корабельного барабанщик?

Ванятка, вспомнив про канувший в воду барабан, заробел. Рябов ответил за сына, задумчиво, не спеша:

– Коли море, государь, наше, то и флоту на нем быть нашему, российскому. А что нелегок будет сей труд - то оно верно. Вишь, не ушла шведская эскадра, стоит, ждет своего часа...

Петр взял трубу, всмотрелся: на заливе далеко-далеко виднелись мачты и реи неподвижно стоящих кораблей эскадры адмирала Нуммерса...

4. КРЕПОСТЬ НА ЗАЯЧЬЕМ ОСТРОВЕ

Весь этот день в русском лагере спали все - от обозных солдат до генералов и самого фельдмаршала Шереметева. Только караульщики похаживали над тихо плещущими водами Невы, позевывали да перекликались:

– Слу-ушай!

– Послу-ушивай!

Когда посвежело, собрался совет, на котором Петру и Меншикову присудили ордена святого Андрея Первозванного. Возлагать орденские знаки совет велел старейшему кавалеру сего ордена Алексею Федоровичу Головину. Царь перед мгновением церемонии замешкался с делами, первым подошел Меншиков в парчовом с жемчугами кафтане, в пышных кружевах, взял левой рукой ленту, правой - орден и драгоценные каменья; едва поклонившись, отвернулся от Головина. Тот поджал губы, покачал головой. В шатер плечом вперед, торопясь и стесняясь, вошел Петр, принял в большую руку и ленту и орден с каменьями, поклонился совету. Лицо у него в эти секунды было детски беспомощное, открытое, счастливое. Аникита Иванович Репнин, выйдя из шатра, махнул платком, тотчас же загремели все пушки - и русские и взятые у шведов...