Холодную, подснежную клюкву сосал с удовольствием. Потом позвал Иевлева, спросил:

– Гонцов не было?

– Не было, Петр Алексеевич...

Петр на мгновение закрыл глаза. Было видно, что он томится. Возле него, прикрытая камнем от ветра, лежала карта, он вновь ее развернул, стал спрашивать у рыбаков, где что расположено на Неве за Ниеншанцем. Рыбаки робея показывали: вот на сей речке - как ее имя, незнаемо, - возле Невы большой сад шведского майора Конау. Здесь - деревенька дворов на пять, сена косят копен до ста, хлеба сеют коробов двадцать, не более. Тут Васильевский остров именуется сие место - охотничий замок господина шведа Якоба Делгарди, отсюдова он и медведей бьет, и волков, и лосей. Хорошая охота. Здесь, на Фомином острове, - поместье Биркенгольм, большая вотчина, держит народишку русского барон на работах на своих человек до двух сотен. И деревенька при нем дворов на сорок. Тут-то посуше, а кругом, почитай, всё болотища, сухого места не отыскать. Вот разве что Енисари - посуше будет... Здесь Враловицын посад, тут Первушина мыза. Дорог нет, тропочки меж болотами...

Петр слушал, покусывая сухие губы, позевывая от подступающего озноба. Потом, услав рыбаков, неприязненно спросил:

– Пушки Виниус прислал?

Сильвестр Петрович осторожно ответил, что, может, и дошли к Шлюссельбургу, но здесь покуда не слышно.

– Не слышно, говоришь?
– усмехнулся Петр.
– Нынче Ромодановскому отпишу - запляшет у него старый козел, спехом дело делать зачнет...

И полулежа на войлоке, в неудобной позе стал быстро писать:

"Сир! Извествую, что здесь великая недовозка артиллерии есть, чему посылаю роспись, из которых самых нужных не довезено: 3033 бомбов трехпудовых, трубок 7978; дроби и фитилю ни фунта; лопат и кирок железных самое малое число; а паче всего мастера, которые зашрубливают запалы у пушек, по сей час не присланы, отчего прошлогодские пушки ни одна в поход не годна будет, отчего нам здесь великая остановка делу... О чем я сам многажды говорил Виниусу, который отпотчевал меня московским тотчасом. О чем изволь его допросить: для чего так делается такое главное дело с таким небрежением, которое тысячи его головы дороже? Из аптеки ни золотника лекарств не прислано: того для принуждены мы будем тех лечить, которые то презирают..."

Дописал, подумал, потом, прочитав вслух Иевлеву, спросил:

– Под Усть-Ижорой, что ли, князь Александр Невский Биргера разбил?

Сильвестр Петрович кивнул:

– Под нею, государь. До Усть-Ижоры гнал, а битва-то была ранее. Говорится в летописи, что приидоша свеи в силе велице и мурмане, и сумь, и емь в кораблих, множество много зело, свеи с князем и бискупом своими и сташа на Неве в устье Ижоры, хотя восприяти Ладогу...

– Восприяти!
– сурово, краем рта усмехнулся Петр.

В Усть-Ижоре для Петра был построен шатер. Александр Данилович жарил на штыке над пламенем костра добрый кусок баранины, рассказывал весело:

– Ты, мин гер, погляди вокруг, чего деется: русских мужиков наперло видимо-невидимо, отовсюду из-под шведа к тебе бегут. И харчишек нанесли, и молока, и творогу, ей-ей, словно где на Волге али на Москве-реке. И бабы и девки, слышь, - песни старые поют...

Петр ушел в шатер. Меншиков, дожаривая мясо, с грустью вдруг сказал Аниките Ивановичу Репнину:

– Пришли, навалило народишку... А как спроведают наше житьишко, как зачнут с них подати рвать, как погонят на корабельное строение...

Потряс головою, вздохнул:

– И-эх, князинька... С Виниусом-то слышал? Пошло письмо на Москву дружку нашему, доброму Федору Юрьевичу. Пропал старичок...

Репнин насупился, ответил глухо:

– Провались оно всё, думать, и то немочно, голова трескается...

Петр сидел в шатре на лавке, перед ним у стола стояли Глебовский и немец Нейтерт. Капитан - иссиня бледный, с простреленной нынче шведской пулей шеей - бешеным голосом рассказывал, что господин подполковник не изволил поддержать его во время приступа - отговорился тем, что приказа не имеет; неприятель поставил засаду - драгун; несмотря на сие обстоятельство, драгуны были сбиты и вал взят, однако же шведы от погони ушли и заперлись в Ниеншанце, а победа могла быть полной...

– Ну, подполковник?
– спросил Петр.

– Я не имель приказ.

– А глаза имел? Уши имел? Голову?

– Я не имель приказ, - с достоинством, спокойно повторил немец.
– Я не имель приказ. А когда я не имель приказ, тогда я не делал сикурс.

– Пшел вон!
– со спокойной злобой сказал Петр Нейтерту.

Немец вышел, высоко неся голову, позванивая серебряными звездчатками шпор.

– Глебовский!
– позвал Петр.

Тот, не двигая головой от страшной боли в шее, где застряла пуля, подошел ближе, встал смирно.

– Приказа у него не было!
– вдруг крикнул Петр.
– Понял? Не было приказа! И верно, не было! А более ему ничего не понять! А тебя я не виню. Ты все сделал как надо! Не виню! Иди! Скажи там лекарю моему, чтобы пулю тебе вынул...

Глебовский стоял неподвижно, из глаз его ползли слезы.

– Ну?
– раздражаясь, спросил Петр.
– Что еще? Чего ревешь, словно девка?

– Народу у меня побито тридцать два человека, - сказал Глебовский.
– Я с ними, государь...

– Не виню!
– крикнул Петр тонким, не своим голосом.
– Сказано, не виню! А побито... Ну побито, чего ты от меня-то хочешь? Иди отсюда, иди, чего еще надо...

Глебовский вышел. Петр лег на кровать, укрылся, свернулся, как в детстве, клубком. Колотились зубы, обмирало сердце, вместе с кроватью он то несся куда-то вниз, в тартарары, то его вздымало под далекие черные тучи. Было страшно, смертельная тоска терзала все его существо, жалким голосом он позвал:

– Ей, кто там! Меншикова ко мне, губернатора шлюссельбургского!

Денщик побежал за Александром Данилычем, тот сел рядом с Петром, заговорил ворчливо-ласково, с доброй укоризной: