Шрифт:
Сильвестр Петрович в парике с косичкой, в новом Преображенском кафтане, туго перепоясанный шарфом, в плаще и треугольной шляпе, в белых перчатках, при шпаге, с короткой подзорной трубою в руке, вышел из своего дома, оглядел уже опустевший крепостной плац, крикнул в сени:
– Машенька, кисет позабыл, принеси...
Маша принесла кисет, трубку, трут, кремень, огниво, спросила быстро, шепотом:
– Попрощаемся пока?
Он крепко сжал ее руку, ответил так же шепотом:
– Как бомбардирование откроется, ребятишек - в погреб. Покуда пусть в избе сидят, на плац соваться не для чего...
И замолчал.
– Тихо-то как!
– сказала Маша, прислушиваясь.
– Одни только чайки кричат. Может, они уже и видят шведов?
Сильвестр Петрович окликнул бабиньку Евдоху, Таисью:
– Вы вот что, господа волонтеры, идите-ка под стену. Там вам куда способнее будет. От ядер - каменный навес, никакое ядро не пробьет, места вволю, которого солдата поранят - к вам придет, отыщет.
Он подозвал бегущего по плацу Егоршу, велел:
– Ты, Егор, вели выкатить водки бочонка два-три, пусть бабинька людям подносит, водочка для раненого - дело святое. Да Маше моей не велите распоряжаться, она щедра больно, все до начала баталии раздаст...
Бабинька Евдоха поклонилась, Егорша бегом снес под крепостную стену короб с вещетиньем, с медвежьей мазью, с пахучими травами. Таисья принесла бутыль с бабинькиным настоем, Маша побежала за холстом для перевязок, за одеялами, за сенниками для раненых. Сильвестр Петрович крикнул ей вслед:
– Все, что есть, неси, ничего в избе не оставляй. Слышишь ли?
– Слышу-у!
– на бегу отозвалась Маша.
Сильвестр Петрович пошел к лестнице, что вела наверх. Здесь два мужика застряли с грузом - в лозовой корзине тащили наверх ядра. Корзина прорвалась, зацепилась, мужичок постарше ругал парня, который подпирал корзину снизу. И вдруг Сильвестр Петрович узнал обоих: старший, с бороденкой, худой и ободранный, - тогда, зимой, по дороге в Холмогоры напал на него, на Иевлева. Другой, Козьма, убил давеча во дворе Семиградной избы вора-приказчика. А нынче оба здесь, при своем воинском деле.
Корзина наконец пролезла. Сильвестра Петровича догнал Резен - тоже в парадном дорогом кафтане, выбритый, в пышном парике, - пожелал доброго утра.
– То-то, что доброе!
– усмехнулся Иевлев.
По скрипучим ступеням они поднялись на высокую воротную башню, встали у амбразуры, в которую сыростью дышала Двина. Иевлев смотрел недолго, потом сказал, передавая подзорную трубу Резену:
– Гляди, Егор! Идут!
Инженер приладил трубу и сразу увидел белые квадраты и треугольники вздутых ветром парусов, реи, мачты, вымпелы...
– Быстро идут!
– сказал Резен по-немецки.
– Бесстрашно идут! Нашли лоцмана, черт возьми!
– Нашли!
– опять глядя в трубу, согласился Иевлев.
Резен, скрипя новыми башмаками, перешел башню, высунулся в другую амбразуру, велел караульному пушкарю:
– Кузнецам калить ядра, пороховщикам закладывать заряд.
Иевлев смотрел в трубу на Двину, на серые ее воды, где мерно покачивались условленные с Рябовым вешки, как бы позабытые здесь и вместе с тем точно обозначавшие границы искусственной мели, смотрел на Марков остров, на затаившиеся там пушки, на пушкарей, на молодого офицера, поднявшего шпагу, - опустит, и все пушки его батареи одновременно выпалят по тому месту, где тихо покачиваются ныне вешки и где будет утоплен вражеский корабль...
"Рано поднял шпагу, - подумал Сильвестр Петрович.
– Долго еще ждать, рука вовсе занемеет".
Работные люди, один за другим, согнувшись бежали к вороту, на который, быть может, если что случится, будут наматывать цепь. Бежали, прыгали в яму. Отсюда, с башни, Иевлев ясно видел, как становились они к рычагам кабестана, готовились к своему делу. Теперь только собака лаяла на Марковом острове, - веселый лопоухий щенок думал, что люди прячутся и прыгают в яму, играя с ним. Но из ямы высунулась рука, щенка заграбастали и посадили в мешок, чтобы не шумел. И на Марковом острове, как в крепости, никого не стало видно - затаились. Пусть думает швед, что нигде никто не ждет его в этот глухой час...
– Боцман!
– не оборачиваясь, зная, что Семисадов здесь, позвал Иевлев.
– Тут боцман!
– живо, бодрым голосом ответил Семисадов.
– Хорош у них кормщик, боцман?
– Смело идет!
– ответил Семисадов.
– Такого не сразу отыщешь...
Резен раскурил трубку, сказал отрывисто:
– На флагмане все порты пушечные открыты и на брамстеньге сигнал выброшен - к бою готовьтесь!
– Мы и то - готовы!
– ответил Иевлев.
Головной корабль эскадры с резной, черного дерева, фигурой на носу, показался из-за двинского мыса и тотчас же стал словно расти, вырываясь из пелены тумана и дождя. С башни было видно, как у погонной медной пушки флагмана стоят готовые к пальбе пушкари, как блестят на них мокрые от дождя кольчуги, как грозит им кулаком баковый офицер-артиллерист. Огромный корабль шел кренясь, морской свежий ветер свистал в его снастях, сотни солдат в медных касках, с мушкетами и фузеями, с ружьями и копьями, стояли на шканцах, на шкафуте, на баке, в открытые порты пушечных палуб в три ряда смотрели стволы орудий...
– Боцман!
– не спеша, уверенным, спокойным голосом позвал Иевлев.
– Тут боцман!
– раздалось за его спиной.
– Фитили запалить!
– Фитили запалить!
– крикнул в амбразуру Семисадов.
– Фитили горят!
– почти тотчас же ответил караульный пушкарь.
– Готовсь, пушки!
– приказал Иевлев.
Артиллеристы вцепились руками в станки, наводчики медленно двигали клиньями, ворочали гандшпугами, ждали последней команды. Семисадов жарко дышал Иевлеву в затылок - смотрел, как перед амбразурой башни возникает шведский флаг - золотой крест на синем поле.