– Что у вас поделалось?
– спросил Егорша бледного, с очами, опущенными долу, келейника.

– Что обезлюдели?

– Ни души не видать-то...

– Владыко всех к Архангельску отослали - свейского воинского человека бить. Сами, из своих ручек протозаны раздавали, алебарды, сабли, мушкеты, сами здесь учение во дворе делали. Сотником над ними пошел ризничий наш отец Макарий...

Егорше стало смешно, но он сдержался, не показал виду, только утер рот ладонью. Келейник быстрым шагом сходил в покои, вернулся, сказал:

– Ждет тебя владыко!

Афанасий стоял в своей опочивальне, держась худой рукой за изножье кровати. Он был в исподней длинной белой рубахе, с колпачком на седых волосах, худой, неузнаваемо изменившийся за эти дни.

– Ну?
– крикнул он.
– Что молчишь? Язык отсох?

– Виктория!
– полным, глубоким голосом возвестил Егорша.
– Наголову разбит швед. Кончен вор!

Владыко всхлипнул, хотел что-то сказать и не смог. Долго длилось молчание. Егорша подумал, что Афанасий опустится сейчас на колени и начнет творить молитву, но старик, вместо молитвы, вдруг поклонился и сказал:

– Спасибо тебе, внучек. Теперь и помирать способнее станет. Хвораю старость одолела, давеча собрался к вам на цитадель, да силенок не хватило.

И стал выспрашивать о подробностях сражения, да так толково, что Егорша подивился - можно было подумать, что владыко в старопрежние времена воевал. А когда Егорша, прилично к месту и к сану Афанасия, рассказал, что шведов побито порядком и тела их до сих пор плывут по Двине, Афанасий без всякого смирения в голосе ругнулся:

– Ну и так их перетак! Звали мы их к Архангельску, волчьих детей?

Погодя спросил:

– Воеводу оповестил о виктории?

– Сейчас к нему буду!
– отозвался Егорша.

– Умно! Не для чего с ним ныне собачиться. Вреден, пес, многие пакости способен свершить, крепкую руку на самом верху имеет. Паситесь его, детушки, срамословца окаянного, сквернавца, доносителя...

Егорша с изумлением взглянул на Афанасия - что о князь-воеводе говорит. Тот, словно догадавшись о мыслях Егора, пояснил:

– Опасаюсь, детушка, доброты капитан-командора. Горяч он и добер невместно. Ныне с великой викторией на прошлое дурное махнет рукой, а сии змии, небось, не позабудут, зубами и поныне скрыпят. Засели, поганцы, здесь в Холмогорах - и дьяки все трое, и думный дворянин, анафема, и сам тать-воевода, еще с офицером неким беглым. Прозоровский будто денно и нощно зелено вино трескает, до горячечных видений допился. Сей ночью бос и наг по двору метался, срамоты на всю округу. Для того о сем сказываю, чтобы берегся ты у него в хоромах...

– Да как берегтись-то?
– недоуменно спросил Егорша.

– Потише будь, поклонись пониже, шея не сломается... Ну, иди, внучек, иди, детушка, утомился я, лягу. Иди с богом...

Он благословил Егоршу, лег. Егорша вышел. Келейник проводил его до калитки, прошептал скорбно:

– Совсем слабенек наш дедуня. Ох, господи!

У дома воеводы попрежнему прохаживались караульщики, назначенные Сильвестром Петровичем. Полусотский кинулся навстречу Егорше, тот, сидя в седле, коротко рассказал про одержанную над шведами победу. Солдаты сбились вокруг Егорши, жадно выспрашивали, он отвечал с подробностями, как села на мель флагманская "Корона", как в корму ее ударил фрегат, как вышли брандеры, как абордажем пленили яхту. Полусотский спросил:

– Может, и нам к Архангельску идти? Чего тут более делать? Воеводу, я чай, никто нынче не обидит, кончен швед.

– Все недужен князь?
– спросил Егорша.

– Спился вовсе!
– смеясь, ответил полусотский.
– Давеча на крышу влез - кукарекал. Смотреть, и то срамота...

– Что ж, идите!
– сказал Егорша.
– И впрямь делать тут более нечего. Свита воеводская при нем: кто его тронет?

Он спешился, постучал хлыстом в ворота.

На крыльце боярского дома Егорша почти столкнулся с Мехоношиным. Тот отступил в сени. Егорша побледнел, крепче сжал в руке хлыст, раздельно сказал:

– Вот ты где, господин поручик.

– А где мне быть?
– тоже побледнев, спросил Мехоношин.

– Будто не знаешь?

– Не знаю, научи! Позабыл что-то...

– Ужо, как вешать поведут - вспомнишь!

– Меня вешать?

Егорша, не отвечая, вошел в сени, властно отворил дверь. Навстречу, мягко ступая, кинулся дьяк Гусев, зашептал, дыша чесноком:

– Почивает еще князь-воевода! Немощен... Столь велики недуги...

– Буди!
– приказал Егорша.
– Недосуг мне.

– Никак не велено!
– кланяясь повторял дьяк.
– Строг, на руку скор...

– Ждать мне нельзя!
– сказал Егорша.
– Еду к Москве с донесением государю...

Дьяк испугался, побежал по скрипучим половицам - к воеводе. Егорша сел на лавку, задумался. Через покой широким шагом, словно не замечая Егоршу, прошел Мехоношин. Хлопнула одна дверь, потом другая. Сверху, с лестницы на Егоршу смотрели старые девки-княжны, осуждали, что-де не кланяется, не спрашивает про здоровье. Недоросль Бориска подошел поближе, заложил руки за спину, осведомился: