– Я есть князь мира сего, имя мне Легион.

Арея бил озноб. Он уже не чувствовал похмелья, он вообще ничего не чувствовал. Медленно, точно во сне, он приблизился к столу и взял в руки меч. Кончиком ногтя провёл по лезвию.

– Недавно заточен…

– Последний раз точильный камень касался клинка шестьсот лет назад, – уточнило существо. – Когда-то эти мечи принадлежали некому лютичу по имени Волк…

– Тому самому Волку?

– Да! Тому самому Волку, что в одиночку вышел против борина. Тому самому Волку, про которого сложена дурацкая слезливая баллада о его любви к заморской чародейке. Трудно было отыскать эти мечи, но тебе могли подойти только они. Легендарные клинки для легендарного человека.

Арей снова попробовал остроту клинка и подушечкой большого пальца скользнул по символам на огниве.

– Я согласен, – кивнул он.

Работа в Храмовых скалах велась чуть не круглыми сутками. Полных четыре дня ушло только на то, чтобы избавиться от трупов чудовищ и похоронить павших товарищей. Большинство построек и зданий нуждалось в реконструкции или возведении с чистого листа.

В Великом Храме был объявлен траур, по случаю которого всем паломникам и прихожанам временно отказали в приёме. Каждый вечер после тяжкого труда священнослужители всех рангов вместе с чернью собирались в часовнях и церквях храмового хребта, чтобы отслужить молебен. Одни церкви служили за упокой, другие – сорокоуст, третьи – поминания усопших. Все зеркала острова скрывались под шторами, полотенцами и прочей тканью.

Синод тоже работал почти без продыху. Слишком много неотложных вопросов требовалось решить. Слишком многим найти новый кров. А на носу наступали холода. Студёные ветры всё чаще завывали над пиками скал и меж хребтами. Кроме того, многие амбары и склады, включая продовольственные, были разрушены или разграблены. Поэтому Священный Синод поспешно издал вынужденный указ об увеличении церковной десятины для всего правоверного мира. Святые отцы искренне надеялись, убеждая друг друга и себя, что это мера вынужденная и в следующем году будет отменена. Но слова святейшего Захарии, как бы небрежно обронённые им во время заседания, подтачивали душу не хуже червя. А сказал он ни много ни мало следующее: «Нет ничего более постоянного, чем временное».

Кроме работы Илие не давали спать мысли. После появления в Храмовых скалах ересиарха и кровавого нападения Безумного рива, что-то в жителях острова неуловимо изменилось. Вчера ещё смиренные послухи сегодня возводили хулу на самого Азаря и иже с ним. Многие вдруг стали нервными и раздражительными. Теперь отцам-наставителям приходилось тратить усилия больше обычного, чтобы привести учеников к должному смирению и послушанию. По ночам то и дело с криком просыпались монашки. Плохо спали и дети, в основном принадлежащие к черни.

Однажды, возвращаясь с заседания к себе в светёлку, Илия застал под дверью семерых рытников. Тех самых, которые разбили войско рива. Рытники казались уставшими и осунувшимися. Каждый был мрачнее тучи.

Илия поздоровался с ними и спешно отпер ключом двери светёлки. Когда все семеро вошли, голос Синода запер за ними дверь снова на ключ – чтоб никто не помешал.

Сев в кресло, Илия облокотился на серое сукно стола и обвёл присутствующих хмурым взглядом.

– Поздорову вам, господа. Сдаётся мне, вести у вас не ахти какие… Что ещё случилось?

Рытники переглянулись. Заговорил первый. Он скинул капюшон со скуластого жёсткого лица и подался чуть вперёд.

– И тебе здравствовать, святой отче! – остальные молча поклонились в пояс. – Дело мы к тебе имеем… необычное…

– Да чего уж, – махнул рукой второй. Он был ниже и худее. – Греховное дело, сказать прямо.

Илия удивлённо поднял брови и навалился на локтях вперёд.

– Слушаю, милостивые государи.

Однако рытники мялись, как мальчишки, и не смели вымолвить ни слова. Наконец, первый решился.

– Мы хотим просить у Священного Синода смерти. Но сначала решили прийти именно к тебе.

Глаза преподобного полезли на лоб. От неожиданности Илия аж привстал.

– Я не ослышался, милостивые государи?

– Мы согласны на любую смерть, угодную Священному Синоду, – развёл руками четвёртый. – Хоть предстать перед судом братьев, как Гааталия, хоть на костёр, как ересиарх, хоть под пытки и кнуты спекулаторов.

Илия снова сел и взялся за голову.

– Воистину смутные времена настали, прав был ересиарх, – отрицательно покрутив головой, точно не желая верить своим ушам, вымолвил святой отец. – Уж если семеро наших лучших воинов, наша надежда и опора пожелали себе смерти…

– Дозволено ли будет объяснить, святой отец? – мрачно поинтересовался первый.

– Да уж постарайтесь.

Рытники переглянулись.

– Я скажу, раз уж начал, – обронил первый, а остальные закивали. – Седмицу назад нам пришлось пить кровь наших братьев и сестёр. Нам в кожу втирали их прах. Их мучили, истязали и убивали на наших глазах, чтобы отдать нам их силу и жизнь. Ты бы хотел жить после этого, святой отче?

Илия опустил голову и крепко задумался. Он молчал. Молчали и рытники, терпеливо дожидаясь решения. Потом преподобный медленно, подбирая слова, заговорил.