Когда в аудиторию вошёл препод, Света Миронова, сидевшая передо мной, обернулась и тихо сказала:

– Кость, не обращай внимания. В этом нет ничего такого.

– Да это всё враньё! – рявкнул я, чувствуя, как внутри всё закипает.

Света испуганно пошатнулась и развернулась к физику лицом.

Я не знаю, каким чудом высидел все четыре пары. Время на них тянулось мучительно медленно в ожидании перемен с тычками, пинками и оскорблениями. Света больше не заговаривала со мной, как и остальные сочувствующие. Наверное, не стоило мне срываться на человеке, который старался хоть как-то меня поддержать. Дважды за весь день мне прилетали записки с вполне определённым месседжем: «Сдохни пидор!». Пока вытряхивал их в урну возле гардероба, ко мне подошёл Макс.

– Я предупреждал, – назидательно произнёс он. – Надо было заплатить.

– Сука, ты же тоже слал свои фотки, – с ненавистью ответил я.

– А с чего ты взял, что они мои?

Макс оскалился на прощанье и свалил, оставив меня наедине со своей бессильной яростью. Только сейчас до меня дошло, что он и правда уступает в комплекции парню на фотках. Меня развели, как последнего лоха. Я с трудом сдержался, чтобы не заорать от горечи и обиды.

Домой идти не хотелось. Хотелось поехать на Дерябина и спрыгнуть с моста в ледяную воду. Но троллейбус, что подошёл раньше остальных, не ехал туда, так что я отправился в сторону Центральной площади. Часа три бродил там среди замёрзших фонтанов, рефлексируя о тщетности бытия, пока совсем не продрог.

Дом Германа вырос передо мной как из-под земли. А может, это мои ноги сами привели туда, где можно было немного отогреться. Поднявшись на нужный этаж, я в нерешительности замер перед дверью. Наше следующее занятие должно было состояться только завтра. Рассудив, что, если он пошлёт меня, день мой хуже уже не станет, я позвонил в звонок.

Дверь открыл Герман. На моё счастье, тёти Мариши не было дома. Он скептически оглядел меня и строго сказал:

– Ты перепутал даты, мы на завтра договаривались.

– Знаю, – ответил я виновато. – Можно я погреюсь у вас немного?

Он великодушно открыл передо мной дверь, пропуская внутрь. Я прошёл, разулся и заледеневшими пальцами попытался стянуть с себя рюкзак и верхнюю одежду. Получалось не очень. Тяжело вздохнув, Герман помог мне снять куртку, а затем повесил её на плечики в гардеробе.

– Проходи в комнату, сейчас чаю, что ли, сделаю тебе, – он неуверенно посмотрел на меня. – Надеюсь, ты не сбежал из дома после того, как с мамой поругался.

Когда я покачал головой, он с облегчением вздохнул и отправился на кухню.

– Я сделал кое-что непоправимое, и теперь я главный аутсайдер на потоке, – тихо сказал я, когда Герман вернулся с чаем.

От кипятка в кружке из глаз брызнули слёзы. Я отставил её в сторону и присел на кровать. Слёзы продолжали катиться одна за другой, меня трясло. Я сам не понял, как упал головой на невесомую подушку и свернулся в позу зародыша. Герман не упрекал, но и не жалел. Только когда спустя некоторое время дрожь так и не прошла, достал из шифоньера плед и небрежно бросил его на меня.

– Каждый имеет право на ошибку, – сказал Герман грустно и задумчиво. – Твои одногруппники просто слишком незрелые, чтобы понять это.

Он неловко опустился рядом. Его тон звучал так,, будто эта сказанная им очевидная истина была познана через немалую душевную боль. Шмыгая сопливым носом, я смотрел на него красными зарёванными глазами. На лице Германа не было отвращения, только скучающий интерес и сочувствие. Он лениво трепал меня по плечу, но даже так, даже через толстый флисовый плед я чувствовал силу и тепло его ладони. Я поднялся и сел. Его рука замерла, но осталась на месте. Меня непроизвольно потянуло прижаться к нему. Хотелось, чтобы он пожалел и приласкал, причём я не вполне отдавал себе отчёт, как именно. Я подался вперёд, желая коснуться его. Это был отчаянный шаг. Мне нужно было внимание, тепло или сочувствие – хоть что-то, неважно, что. Лишь бы не оставаться сейчас наедине со своими мыслями. Наши губы были сантиметрах в пяти друг от друга, когда он спросил:

– Ты что, гей?

У меня всё внутри похолодело. Я инстинктивно отполз назад и натянул плед на плечи сильнее, как будто в случае чего он смог бы защитить меня от пиздюлей. В институте меня пронесло, потому что там камеры и преподы, а здесь мы были одни. Чувство опасности свернулось тяжёлым металлическим кольцом в животе. Мозг же почему-то решил, что после сегодняшнего терять уже нечего. И вновь пустив слезу, я выдал:

– Да! А что, какие-то проблемы?!

Наверное, не будь я так расстроен, объяснил бы ему всю ситуацию серьёзно и вдумчиво. Я ведь уже знал, что Герман не такой засранец, каким хочет всем казаться. Но мне хотелось уже отмучаться и тихо умереть где-нибудь.

– Да нет, никаких, – Герман равнодушно пожал плечами. На его губах мелькнула лисья полуухмылка. Мои ладони, замершие у него на предплечье, нервно задрожали. Сегодня я видел больше сотни глаз, смотрящих на меня с осуждением всего лишь из-за неподтвержденных слухов. Он же знал теперь наверняка и говорил, что то, какой я, это не проблема. Я не понимал, что делать с его реакцией. Ему не противно? Он меня принял? Видимо, лицо моё приняло это щенячье выражение, просящее ласки, потому что ещё раз взглянув на меня, он усмехнулся и спросил: