После короткой паузы Ждан продолжил:

— Когда в наши земли пришел нойон Субэдэй, бродники помогли монголам, потому как они сражались с нашим давним врагом. Кто же знал, что за степняков, так много зла на Русь принесших, вступятся самые могучие князья юга и запада? Но Плоскиня на Калке никого не предавал, и крестного целования не нарушал: Субэдэй и ему обещал, что кровь княжеская не прольется… Вот только нойон нашел способ казнить русичей крови не проливая. Бродники изумились такому вероломству и жестокости, но что они могли сделать?!

— А скажи, Ждан, теперь-то что бродники будут делать? Зачем ты явился на Русь?!

Лицо бывшего (а возможно уже и не бывшего) пленника понурилось, и тот ответил, как кажется, совершенно искренне:

— Бродники сделают то, что поганые им прикажут. И если они направят наших воев на Русь, значит те пойдут. Ибо никто и ничто не может устоять против их великой рати! Правда, и наши не хотят воевать против своих… И потом, бродники уже помогли татарам, не дав бегущим от них половцам хана Котяна уйти нашими бродами! Точнее попытавшись не дать — ибо половцы прорывались через броды с бешеной яростью — они ведь не только себя спасали, но и женок своих, и детей… Мы потеряли многих воев в этой брани и все же не сумели остановить половцев — впрочем, татары оценили это, и подтвердили мир между нами. Бродники же просили не отправлять наших воев на Русь, ибо число их теперь мало и драться с единоверцами, сородичами сердце претит. Взамен мы обещали им помощь против другого нашего давнего врага — касогов. Но когда я покидал Дон, монголы еще не дали свой ответ.

Мне показалось, что Ждан говорит правду — и я, наконец, отвел саблю от его горла, позволив броднику встать. Ждан действительно поднялся на ноги, распрямившись неспешно, с достоинством расправив плечи. Посмотрев мне прямо в глаза, он продолжил ответствовать:

— На Русь я отправился один. Я ведь бывал и в Чернигове, и в Рязани, и в Пронске с купеческими ладьями, в охрану нанимался. У меня здесь и знакомцы есть добрые, и друзья… И верите или нет, но я чувствую, что Русь — это моя родная земля, такая же, как и Дон. Ведь именно отсюда пришли мои предки, здесь живут мои сородичи, единоверцы… И я не желаю зла родной земле. И не желаю служить поганым монголам-клятвопреступникам, в их рати супротив своих же идти! А ежели суждено Руси пасть под татарскими саблями — так я хочу разделить ее участь, защищая ее. На Дону у меня нет семьи, татарам некому будет мстить — а ведь многие семейные бродники пошли бы со мной, коли бы не опасались за близких… Мне же терять нечего и не за кого бояться. Так что, дружинные, возьмете меня с собой, в Пронск?

Я замер, по-хорошему пораженный жарким, искренним признанием бродника, не имея, впрочем, права разрешить ему с нами пойти или же наоборот — запретить. А Кречет же просто не успел ответить — к нему обратился Микула, только что вышедший из соседней полуземлянки:

— Стрелу еле вытащили, Лад много крови потерял, сейчас спит. Рану прижгли, но ему теперь долгий уход нужен. Скажи, Ждан — татей здесь сколько было? Может, в лесу еще кто остался?

Бродник отрицательно покачал головой:

— Нет, они если уходили на дорогу разбоем промышлять, то всем скопом. А после того, как я двоих упокоил, оставалось полтора десятка — они ведь и до того потери несли на деле лихом. Так что коли от вас в сече никто не ушел, то знать всех вы живота лишили.

После недолгой паузы Кречет огласил свое решение:

— Захар останется с Ладом… А Ждан пойдет с нами.

Я облегченно выдохнул, с радостью приняв тот факт, что бродник присоединяется к отряду. Жаль, конечно, расставаться с Захаром — немногословный парняга мне понравился, можно сказать даже, что мы с ним сдружились в дороге. А с другой стороны, не разлучать же братьев? Оставлять же Завида и Мала на стойбище вдвоем — значит, ослабить сторожу еще на одного ратника…

Между тем, Кречет обратился к женщинам, уже немного пришедшим в себя, и сейчас усевшихся особнячком у специально разведенного для них костра:

— Лошади у нас заводные есть, до ближайшей веси довезем. Но дальше взять не сможем — спешим в Пронск, и время очень дорого! Кто хочет отправиться с нами, после еды пусть собирается. Можете взять какое добро из запасов татей, нам не жалко, но много не тащите — верхом ведь поедем. А ежели кому из вас дорога домой с нами не по пути — есть два коня татей, можем отдать.

Чуть помявшись, дядька продолжил уже на полтона тише, словно немного стыдясь своих слов:

— И еще есть просьба от меня… Один из наших ратников был в бою ранен, ему уход нужен и помощь. Мы оставим с ним дружинника — вы уже сами слышали — но женская рука моим ребятам бы пригодилась. А кто поможет им, ратники после доставят уже до самого дома… Ну, так что, есть желающие остаться, помочь Захару и Ладу?

Женщины, настороженно смотрящие в сторону «головы», пока тот говорил, переглянулись и быстро обмолвились парой фраз, после чего ответила самая взрослая из них:

— Всеми останемся, покуда ратника, кровь за нас пролившего, не выходим.

Кречет благодарно кивнул:

— Пусть так. Спасибо вам!

…Меньше, чем через час мы уже были на дороге, оставив позади трупы разбойников, коих «похоронят» теперь лесные хищники, стойбище татей с нашими соратниками и освобожденных женщин. И чуется мне, что молодые девки остались не только из чувства благодарности — обесчещенных, дома их никто ведь замуж не возьмет, ясное дело! Даже с богатым приданным, из схрона разбойного прихваченным — разве что совсем уж падкие на богатства, да разве с такими будет счастливая жизнь?! Вряд ли. Ну, а покуда они рядом с ребятами молодыми, кровью горячими, глядишь, может и понравиться сумеют, помогая всем, чем можно — а уж там дело-то молодое… Хотя с другой стороны, после всего пережитого девкам ведь в сторону мужиков и смотреть небось противно? А может, это именно старшие бабы их и подговорили остаться, желая подругам по несчастью хоть как-то помочь устроить личную жизнь, если сумеют со временем оттаять душой и сердцем…

Тяжелая тема, страшная. Насилие мужиков над женщинами — это низость, и подлость, и мерзость, и… Не знаю, как это еще назвать. Но слышал, что на Руси раньше для насильников была особая казнь — когда в задний проход вставляют палку с крюками, проворачивают, наматывая кишки на крючья, а потом вырывают… Справедливая, как по мне, казнь! Хорошо, что Микула убил последнего татя — после всего зла, этой нелюдью совершенного, землю топтать твари было бы совсем нехорошо…

С тяжелых дум я переключился, мимоходом бросив взгляд на поравнявшегося со мной Ждана. Последний, очевидно специально меня догнав, заговорщицки мне подмигнул, после чего с располагающей улыбкой спросил: