Однако ныне свершилось убийство княжича, о котором я хоть и не забывал, но при этом старался не думать — как о чем-то неприятном, но и неизбежном. Ведь вряд ли бы мне удалось спасти его, даже если я сразу бы отправился к Юрию Ингваревичу, да стал стращать того смертью сына, отправленного в столь важное посольство… Скорее самого бы укоротили на голову! Однако если мне привиделось то, что случилось наяву, это ведь очень важно… Возможно, именно смерть сына заставит князя принять решение о скоротечной пограничной битве прежде, чем он получит ответ от Черниговского и Владимирского князей!

А значит, завтра нам нужно очень спешить, чтобы как можно быстрее изложить Всеволоду Михайловичу задумку Кречета, да чтобы он успел убедить Юрия Ингваревича принять наш план битвы…

Успел убедить до того, как последний узнает о предательском и подлом убийстве сына погаными!

… Выслушав дочку и изредка вступающего в разговор дядьку, князь Всеволод Михайлович Пронский, высокий, начавший полнеть, а от того выглядящий без брони довольно грузным (но уж точно не столь отвратительно жирным, как Батый!), внимательно посмотрел на нас с Кречетом и Ростиславой, и на губах его заиграла легкая полуулыбка. В сочетании с довольно пышной бородой и одновременно с тем практически гладко выбритой головой… Показалось на мгновение, что перед нами сидит какой-то абрек — и стало как-то не по себе.

— Слушаю вас, и дивлюсь. Четырнадцать тумен татар, отступление к Ижеславцу, владимирская помощь…

В шатре отца Ростиславы повисла нехорошая тишина, которую первым решился прервать я, обратив внимание на выделенный особо насмешливой интонацией конец фразы:

— А что не так-то с владимирской помощью?

Князь презрительно-насмешливо посмотрел на меня, и во взгляде его прямо-таки читался вопрос: «а ты кто таков будешь?». Ну, или: «тебе кто дал слово, смерд?!». Однако же вслух он произнес иное:

— Да послы монгольские тут недавно возвращались из Владимира. Говорили, что великий князь желает мира с Батыем и называет его своим союзником!

Произнесено это было с показной издевкой, за которой читалась, однако, тщательно скрываемая досада. Я же пожал плечами и с налетом легкого удивления в голосе ответил:

— Так и рязанцы отправили посольство к хану с богатыми дарами, передав на словах, что готовы платить дать татарам. Что не помешало князю Юрию Ингваревичу начать спешно собирать дружины на границе княжества, да отправить послов за помощью. Тем более, монголы могли и приврать, увидев, что у Вороножа готовится к бою русская рать… Дождитесь ответа князя Юрия Всеволодовича, а после принимайте решения! Но повторюсь: принять битву на самой границе княжества — это погубить войско без всякой пользы!

Выслушав, не перебивая, Всеволод Михайлович на секунду задержал на мне острый взгляд, после чего обратился к дочери с легким недоумением:

— Славка, а это вообще, кто с тобой?

Хм, прозвучало это примерно как: «что за клоунов ты сюда привела, дочка, и почему я вынужден тратить на них свое время?». Княжна же, коротко, с легкой досадой на меня посмотрев, развернулась к отцу и быстро ответила:

— Это дружинники Елецкой сторожи, батюшка. Они взяли полонянника для боярина Коловрата, следующего с посольством в Чернигов — он хотел показать татарина Михаилу Черниговскому для убедительности. Полонянник и сказал им про четырнадцать тумен, а слова его после подтвердил бродник, вызволенный дружинниками у татей. Они прибыли в Пронск с посланием для княжича от боярина, вот оно — тут Ростислава подала берестяную грамоту, и тот ненадолго углубился в чтение.

— Ну, бродникам после Калки веры никакой нет… А интересно, кем же таким был этот полонянник, взятый с боя, что назвал численность Батыевой рати?

И вновь я заговорил первым, упредив ответ Кречета и солгав, ни секунды не колеблясь:

— Десятником, княже. Он был десятником. И пояснил, что войско хана строго поделено на десятки, сотни, и тысячи. А десять тысяч есть тумена, и ведут тумены чингизиды, потомки великого Чингисхана — тот же Батый, например, его внук. Также отдельные тумены возглавляют избранные князья-нойоны — такие, как Субэдэй, воевавший с русичами еще на Калке. Также тот десятник сказал, что их войско ожидает скорого прихода нескольких тумен из степи, и что Батый собирается атаковать зимой — когда реки скует лед и ими можно будет идти, разоряя одно поселение русичей за другим…А у нас ведь и вправду все городки, веси да погосты вдоль рек стоят. Вот что сказал тот полонянник.

Князь посмотрел на меня сощурившись, какое-то время помолчал… А после вновь обратился к дочери:

— А отчего же сам Михаил не приехал ко мне? Почему старший брат послал тебя?

Ростислава, молодец, ответила без всяких колебаний:

— Он укрепляет Пронск, готовя его к обороне.

Всеволод Михайлович удивленно исказил брови:

— Надо же? И что именно он делает?

Княжна подробно, хоть и несколько сбивчиво пересказала все предложенные мной мероприятия по укреплению Пронского детинца (надо же, ведь запомнила!). На что ее отец обратил на нас тяжелый, уже без всякой улыбки взгляд (как оказалось, с ней все же было лучше!), и какое-то время помолчав, уточнил:

— Про пороки выходит, вам тоже полонянник поведал?

Я уверенно кивнул:

— Да, княже. И от булгар-беженцев мы также о них не раз слышали…

Всеволод неожиданно отвернулся от нас и истово перекрестился на висящей на шатровой опоре образ Божий, пробормотав короткую молитву… После чего уже с совершенно иными, даже радушными интонациями в голосе жестом пригласил сесть за стол:

— С дороги-то небось устали? Поди, есть хотите?! А я, дурак старый, голодом морю… Ну-ка, Прошка!