– Зачем? – спросила она глухо, стряхивая пепел. – В детский дом нас не берут. Мамку опеки не лишают. Заставить её любить нас тоже не могут. Подбрасывают денег, и на том спасибо.

– А соседи?

– А что соседи? Знаете, как они нас называют? Поросль… – Аяна невесело усмехнулась. – Поросль! Как будто мы сорняки какие-то, повылазили из земли и растем сами по себе. А я не сорняк. Я, между прочим, такой же человек, как и все…

Помолчали.

– К вам скоро придут, из соцзащиты, – сказал второй, почёсывая лицо. – Они помогут. Не закрывайтесь только, говорите с ними, просите всякие бумажки в школе. Поверь, в детдоме лучше, чем с такой матерью.

– А вы откуда знаете? – усмехнулась она. – Жили там?

Он промолчал.

– Вот именно, – сказала Аяна. – Хорошо учить, когда потом вернёшься домой и забудешь про нас. Ничего, зато школа жизни хорошая. Выживем здесь – выживем везде.

– А что делать, если не выживете? – отрывисто спросил сероглазый. – Как Машка ваша, а?

Теперь замолчала Аяна, покусывая обветренные губы.

К ним подбежал Санёк – друзья его расходились, подгоняемые окриками с балконов и звонками на мобильные. Аяна заметила, что брат рассёк коленку, а шорты его едва держались на торчащих нитках. Зажав мяч в руках, Санёк глянул на оперативников и спросил:

– А правда, что Машку поезд переехал?

– Правда, – грубо отозвалась Аяна. – Чё спрашиваешь?! Сам же слышал.

– Круто, – сказал Санёк, и глаза его потемнели. – А кровищи много было?

– Заткнись! – рявкнула Аяна и, вскочив, отвесила брату подзатыльник. – Иди домой, живо.

– Не пойду! – ощерился он, оскалил зубы.

– Саша, возвращайся лучше домой, – спокойно попросил второй, но что-то в его голосе заставило Санька вытереть нос, покрепче обхватить мячик и взбежать по ступенькам. Выстучав код от домофона, он прошмыгнул в подъезд. Громыхнула дверь.

– Поговори с соцзащитой, – сказал сероглазый. – Хуже не будет.

– О, – хмыкнула Аяна. – Будет. Всегда становится только хуже.

И, не прощаясь, она побрела обратно. На кухне всё ещё горел свет: мама продолжала пить. Уже в подъезде стало слышно, как ревёт проголодавшийся Петька.

Выдохнув, Аяна вернулась домой.

…На кухне стояла духота – тяжелый перегар смешивался с кислым душком из мусорки, куда отбросы приходилось заталкивать ногами. Аяна, не глядя по сторонам, водрузила на плиту кастрюльку со смесью для Петьки. Она пыталась бороться с бардаком, но это было бесполезно. Главное – малышня, о них-то Аяна и заботилась, хоть и не всегда получалось гладко.

Плохо, видимо, заботилась, раз Машка прыгнула под поезд.

Жалко ее.

Смесь в закопчённой кастрюльке никак не закипала.

– Осуждаешь меня, да? – неожиданно трезво спросила мать, лежащая лицом на столе. Аяна думала, что она спит, налакавшись. – Нен… ненавидишь?

– Нет. – Аяне не хотелось с ней разговаривать.

– Врёшь, – прошипела мать. – Что я… не могу… когда дочка?..

– Мы тоже сестру потеряли. Но никто не пьёт.

– Мелкие потому что.

– Нет. Просто головой думаем, а ты давно уже ничего не соображаешь.

– Я?! Да я вас одна тяну на шее!

– Тянешь?! – вспыхнула Аяна. – Иди, тяни! Вон Петька орёт, голодный! Покорми сына, что ты сидишь в обнимку с бутылкой?!

– Дрянь, – коротко сказала мать, поднялась со стула и, шатаясь, ушла в комнату. По лицу у неё потёкли слёзы.

Что, проняла всё-таки Машкина смерть?

Смесь в кастрюльке запузырилась, потянуло гарью. Аяна, выругавшись, торопливо сняла её с огня, остудила и залила в замызганную бутылочку.

В детской обживалась ночь – горела лишь лампа в рыжем абажуре на столе, а Лидка, сгорбившись, всё ещё рисовала. Санёк, раздевшийся до трусов, забился в дальний угол дивана и теперь посапывал там без забот. Илья выставил вверх худые локти, Петька, наревевшись, тоненько всхлипывал, мокрый от слёз.

– Иди сюда, – Аяна взяла его на руки, прижала к губам бутылочку, и Петька жадно присосался к безвкусной смеси.

Лидка поднялась, выключила последний светлячок на столе, стянула с себя одежду и осталась почти голой в безжалостном фонарном свете, бьющем в окна, – низенькая и безобразно толстая, сестра напоминала перетянутую верёвкой вареную колбасу. На такую колбасу Аяна всегда долго смотрела в магазине, прежде чем взять безвкусные бумажные сосиски. Колбаса манила, Лидка же была просто уродливой.

Натянув через голову бледный саван рубашки, Лидка скользнула на матрас под окном, накрылась простыней и притихла. Прошла всего пара секунд, прежде чем простынка задрожала и послышались слабые всхлипы.

Каждый переживал потерю по-своему.

Петька, наевшись, срыгнул и уснул прямо на руках. Аяна уложила его на матрасик и без сил упала на продавленный диван, зажмурилась, выдохнула.

…Спустя час встала осторожно, пытаясь никого не разбудить. Прошлёпала на кухню, сна не было ни в одном глазу. Щёлкнул выключатель, свет больно ударил по глазам: на столе гордо стояла опустошённая бутылка, в компании с ней замерли стаканы, блюдце с маринованными огурчиками и плесневелый хлеб.