– Глупости! – авторитетно заявил Степан. – Я же не спился. Главное не напиваться до непотребства. А немножко, для раскрытия потенциала души, так сказать, можно. И даже не можно, а нужно. Ну, за тебя, моя прекрасная муза!

Начавшись в конце апреля, вся эта идиллия продлилась почти до середины августа.

Первый тревожный звоночек прозвенел, когда Степан перестал добавлять в ванну лепестки роз, а стихи в честь Ипатова стали рождаться всё реже и реже. Ипатов значения этому не придал, наоборот – обрадовался. Честно говоря, однообразная поэзия Степана успела ему порядком надоесть. А ванна с лепестками роз – это, конечно, романтично, но вот выгребать потом эти самые лепестки – занятие довольно муторное.

Но стихами и ванной дело не ограничилось. Степан сделался каким-то рассеянным и почему-то вдруг стал забывать покупать Ипатову вино. А Ипатов к вину за ужином привык и ужина без вина уже не представлял, так что приходилось ему самому заходить в магазин после работы.

Ну а затем и разговор откровенный состоялся. После очередного, как оказалось последнего, романтического ужина.

– Ромочка, ты уж прости меня. Это всё натура моя творческая. Я не со зла. Оно само так получилось… – Степан выглядел искренне расстроенным. – Влюбился я. Повстречал кое-кого.

– А как же я? – растерянно спросил Ипатов. – Ты же говорил, что любишь меня.

– Конечно люблю! – воскликнул Степан, а потом сник: – Ну… То есть, любил… Я даже не знаю, как так вышло. Я как увидел Василёчка, так и пропал.

«Вот же чёрт! И когда только успел? Не иначе как, когда я на работу уходил. Тунеядец грёбаный».

Степан допил залпом коньяк, прикрыл глаза и продолжил вдохновенно:

– У него глаза такие… Голубые-голубые… И губы… Просто маков цвет… А какие сочные! И волосы… Мягкие-мягкие… Медовые… Как колосья пшеницы налитые… И вообще, он, Василёчек мой, весь такой…

Вообще-то у Ипатова был тихий нрав, голос он повышал редко, матом вслух практически не ругался, но тут, когда услышал от возлюбленного оды другому мужику, его прорвало:

– Какой на хуй Василёчек?! Какая в пизду пшеница с маками?! Как ты вообще мог?! Я стихи твои бездарные слушал! Бухал тут с тобой каждый день! Ванну от лепестков твоих злоебучих очищал! А ты меня пинком под зад! Алкаш ты вонючий! Сволочь неблагодарная! Скотина!

Степан тяжело вздохнул и посмотрел на Ипатова взглядом побитой собаки:

– Поэта каждый обидеть может. Что ж? Глумись… Топчи меня, топчи! Насмехайся… Я всё стерплю… – Степан пожевал губу и снова отвёл взгляд: – Только ты это, Ромочка… Съезжай, пожалуйста. Лучше сегодня. Завтра уже Василёчек ко мне переедет.

– Вот сука! – прошипел Ипатов и пошёл собирать вещи.

Так закончился первый в жизни Ипатова роман, первая история любви, первые отношения, и он снова оказался один, в своей квартире. Измена Степана и последовавший за ней разрыв больно ударили по нему.

Масла в огонь добавляли регулярные встречи во дворе с разлучником Василёчком. Иногда он попадался на глаза Ипатову один, а иногда и со Степаном.

Василёчек оказался совсем юным блондином. На вид ему можно было дать лет двадцать, ну может двадцать два, не больше. Тонкий, гибкий, с очаровательными светлыми локонами, он был похож на херувимчика. Очевидно, Степан поведал новому возлюбленному про роман с Ипатовым, и Василёчек при встрече часто одаривал последнего пренебрежительными взглядами победителя.

По Степану Ипатов не тосковал. Любовь, или то, что он за неё принимал, быстро угасла в сердце, отравленная изменой. Зато Ипатов тосковал по сексу. За четыре месяца бурного романа его тело привыкло к регулярным удовольствиям и сейчас настоятельно их требовало. Ипатов злился и бесился, отчаянно дрочил, но искать себе нового парня не решался. После того, как его так легко променяли на другого, он ещё больше уверился в том, что никто никогда на него не посмотрит, а если посмотрит он сам, то над ним только посмеются.

Что говорить, новые комплексы расцвели в Ипатове буйным цветом. Он стал ещё более замкнутым, окончательно перестал общаться со своими малочисленными приятелями и почти не навещал маму. Единственным утешением для него была работа, в которую он с головой погрузился. А ещё обретённое благодаря Степану пагубное пристрастие. Алкоголизм – так Ипатов называл свою привычку выпивать по вечерам несколько бокалов вина. Хорошо это или плохо – Ипатов не анализировал. Степан в своё время говорил ему про расширение границ сознания и сотворение прекрасного под влиянием алкоголя, однако у Ипатова ничего не расширялось и никакое прекрасное не творилось. Зато вино немного скрадывало грусть, разбавляло одиночество, а иногда позволяло раскиснуть и с удовольствием себя жалеть.