И я с грустью подумал, что после меня не останется никого, кто любовно сбережёт моё выцветшее фото. Никто его не распечатает и не повесит на стену. Это ж надо уметь рисовать, петь или прыгать выше остальных. Типа, быть известным, чтоб в фильмах сниматься, автографы раздавать и всё такое. А я чем мог похвастать? Да ничем!

– Слышь, Грик, вот мы помрём, и о нас забудут. Дерьмово это.

– Рано ещё помирать. Успеем прославиться.

Он подмигнул, хоть и знал, что прославляться нам нечем.

Вкусный ужин, чай, бесконечная болтовня с Мишель меня успокоили. Я довольно скоро назвал причину своего переезда, сказал, что не хочу об этом говорить, и темы мы больше не касались. Потом, спустя четыре чашки чая, мы пересели в гостиную, Грик включил радио, полистал радиостанции – ни хрена путного не нашёл – и зарядил всё того же клятого Тоскалини Пьетро.

Я скулить не стал, хотя вот эта увертюра была для меня трагедией. Я должен был сыграть её на своём первом концерте, да капец облажался, аж вспоминать тошно. Я тогда подрался из-за херни и штаны на заднице разодрал, ещё ноты потерял и играл по памяти. А какая на хрен память, когда тебе девять, у тебя дыра на жопе размером с галактику, а из зала таращатся сотни глаз? Я всё забыл, играл какую-то ахинею и ушёл со сцены в полнейшем шоке. И хоть мне люто аплодировали, но с тех пор от этой долбаной увертюры меня всегда триггерило по-страшному.

– Мам, нам пора, – сказал Грик.

Было десять минут девятого: самое время добраться до клуба и поторговать звёздной пылью. Вот только участвовать в этом мне совершенно не хотелось, и я думал, как бы увильнуть от Грика, чтоб он не окрестил меня ссыклом.

Распрощавшись с его матерью, мы взяли тяжеленную тумбу – клянусь, она весила не меньше полтонны! – и еле выволокли её в подъезд. Я ещё никогда в жизни не радовался лифту. Но на первом этаже счастье кончилось. Мы эту тварь тащили метров триста, чуть не сдохли. Бросили рядом с контейнерами, даже на платформу поднимать не стали.

– Ты меня нарочно позвал, – обвинил я.

– Чё это?

– Чтоб тумбу в одну харю не тащить!

– Да при чём тут тумба? Мы ж давно договорились встретиться.

Его аргумент почти покрыл все карты, но тут я сообразил:

– Да не гони ты, Грик! Могли и в клубе встретиться, а ты меня домой притащил!

Он глухо захихикал, потом заржал и с размаху хлопнул меня по спине.

– Лютек, Лютек, да ты ничуть не изменился, всё такой же неженка. – Он снова заржал. – Ничё, считай, это боевое крещение. Допёр – молодец! Не стану тебя цветочком называть. – Он хохотнул. – А то взбесишься ещё.

Вот что я должен был ответить? Припугнуть, чтоб, типа, не нарывался? Только срать он хотел на мои угрозы – он никогда меня не боялся. Единственный, наверно, без опаски цветочком называл. Задирал постоянно, при этом не упускал случая напомнить, что мы друзья, должны помогать друг другу и всё такое. Помогал-то в основном я. Прям как сейчас. А он всегда, гад, скалился и называл неженкой. Да пошёл он на хрен!

До клуба мы добирались пешком, всё какими-то дворами и проулками. Пару раз Грик просил меня подождать и буквально на несколько секунд отходил к подозрительным типам. Наверно, это были те самые счастливцы, которых славная фея одаривает своей волшебной пыльцой, потому что ни одному из них Грик не пожал руку.

В конце концов мы оказались в настоящей заднице, где, наверно, даже днём никто не чувствовал себя в безопасности. В темени узких проулков шарились тощие зомбаки с опухшими рожами. По углам стояли размалёванные старые тётки, которые, видать, пытались сойти за молоденьких девок. И ведь не постеснялись надеть коротенькие юбки и блузки с таким декольте, что и за сотни метров в глаза бросались морщины на их обвисших сиськах. А в сумраке прятались мужики в чёрном – типа, охрана местная.

Мне стало жутко. Но у Грика были дела, а возвращаться в одиночку мне вообще не улыбалось.

В клубе ожидаемо грохотала музыка, что-то электронное с тяжёлыми басами, которые неприятно резонировали внутри. Толпа бесновалась в преддверии эйфории. От мерцания красно-зелёных лазеров рябило в глазах.

Я дико боялся потерять Грика и, вцепившись в его плечо, семенил за ним, наступая на чужие ноги. Клянусь, это продолжалось бесконечно, мне казалось: мы ходим по кругу, как бараны. Но вот наконец толпа поредела, мы зашли за бар, а следом – в тесный коридор. Там, подпирая стены, стояли двое – один в чёрной кожанке, второй в майке, – и оба с пистолетом на поясе.

– Это что за лапка с тобой? – спросил тип в кожанке, когда мы подошли ближе.

– Это Лютек.

– Цветочек, значит, – ощерился второй и, оттолкнувшись от стены, выпрямился.

Я вообразил, что меня прямо здесь без всякого киношного аукциона продадут. Но Грик был спокоен.

– У себя? – спросил он, кивнув на дверь.

– Заходи, – пригласил мужик в кожанке.

– Я быстро, – сказал мне Грик, и они вдвоём вошли в кабинет.

Я остался с этим извращенцем в майке. Он страшно лыбился и разглядывал меня с голодным интересом. А я старался и не смотреть на него, и не терять его из виду.